Они обыскали меня, и потом двое повели в помещение и передали пьяным офицерам. Сало мое они забрали себе.
Я вспомнил свои прежние муки и заплакал. Немцы ощупали мою распухшую голову, руки и спросили, из какой я деревни и куда иду. Я ответил, из какой деревни, и солгал, что иду к дяде в соседнюю деревню. Офицеры хохотали. Видимо, думали, что я выбрался из заброшенного колодца или вырвался из огня. С хохотом они выстегали меня прутьями и забросили под нары.
Все тело мое болело, я стонал и плакал под нарами. А пьяные немцы хохотали, громко разговаривали, не обращая на меня внимания. Я сильно устал и начал дремать. Но изо всех сил старался не уснуть. Я хотел следить за немцами, что они будут делать. Один немец несколько раз нагибался, чтобы посмотреть на меня. Когда я видел, что у него сгибаются колени, то закрывал глаза и притворялся спящим.
Наконец, когда я чуть не уснул, в комнате стало тихо. Я открыл глаза, прислушался — немцев не было. Вылез из-под нар и посмотрел в окно. Вокруг тоже никого не было. За окном росли конопля и овес, а дальше — луг и кусты. Я открыл окно и выскочил.
Полз я легко, но мне казалось, что очень медленно. Все мерещилось: вдруг захохочут немцы, залает собака, послышатся выстрелы, засвистят пули над головой… Наконец я дополз до кустов, поднялся и осмотрелся — все было тихо. Сразу сделалось легко, будто с плеч свалилась гора.
Хотелось пить, но воды нигде не было. Я добрался до леса и там увидел куст малины. Подкрепился немного ягодами и пошел дальше в лес по известным мне тропинкам.
Перед самым партизанским лагерем меня встретил часовой и стал расспрашивать, но я расплакался и не мог ничего толком сказать. В лагере женщина-врач сразу же меня перевязала. Пришел командир и другие партизаны. Пока меня перевязывали, я кое-как рассказал им все, что было со мной. Все внимательно слушали. Один пожилой партизан сказал:
— Ничего, сынок, ты не очень отчаивайся. Будешь жить с нами. А за мать твою отомстим.
Лежал я в особой землянке вместе с ранеными партизанами. Раны мои заживали медленно, а потом начала слезать кожа с плеч и головы. А когда выздоровел, то плохо говорил и слышал.[2]
Меня все любили, жил я, как в родной семье. Ходить на задания мне не разрешалось, хотя я часто просился. Иногда мне поручали разные работы по хозяйству, и я с охотой их выполнял.
Когда пришли наши, меня поместили в детский дом.
Иван Симов (1932 г.)
г. Могилёв
Партизанский курьер
Наша семья жила в городе Борисове, на Республиканской улице, в собственном домике (потом он сгорел). Семья была большая: отец, мать, брат Стась двадцати лет, Владик семнадцати лет, замужняя сестра с мужем Петей, младшая сестра Ядя (потом она была партизанской связной). Мне тогда было двенадцать лет, я был пионером.
Петя был инженером! на спичечной фабрике, но когда пришли немцы, он бросил работу, связался с подпольщиками и стал им помогать. Он до войны был инструктором в радиокружке, поэтому в нашем доме было несколько хороших радиоприемников. Петя переконструировал их и переправил в район Гнюта, где уже организовались первые партизанские отряды. Себе он оставил один маленький радиоприемник, не больше шкатулки, в которой мама хранила всякую мелочь для шитья. Этот приемник легко было спрятать и замаскировать. Петя хранил его в погребе.
Мы часто слушали Москву. Это было опасно. Недалеко от нас были гестаповцы. Приходилось опасаться и злых соседей — предателей: они следили за каждым нашим шагом. Особенно казалось им подозрительным то, что Петя нигде не работал. А Петя был связан с партизанскими группами в районе Каменки и озера Палик и переправлял туда оружие. Вся связь партизан этого района с городом шла через Петю.
Видимо, немцы кое-что пронюхали и однажды нагрянули к нам. Обычно наш приемник хранился в погребе, заваленный тряпьем и прошлогодним проросшим картофелем. А в тот день Петя почему-то принес его в дом и спрятал в дымовой трубе. Едва успел он отойти от печи, как ворвались немцы. Спрашивали о партизанах, угрожали всем расстрелом, а потом сделали обыск в доме. Им ничего не удалось найти. Но мы почувствовали, что опасность близка.
Братья мои, Стась и Владик, работали шоферами на спичечной фабрике. Ее наши не успели подорвать, и она теперь обслуживала немцев. Стыдно и обидно было работать на врага, но пока это даже выгодно было для нашей семьи: двое трудятся у оккупантов. Возможно, только поэтому немцы во время обыска не арестовали нас.