День был холодный, морозный. Я лежала босая и почти голая. Замерзала — зуб на зуб не попадал. Чтоб не замерзнуть совсем, я решила подняться и идти. Напрягая все силы, с трудом встала, но сразу же упала на снег. Кровь лилась из раны струей, снег вокруг сделался красным. Я лежала почти в луже своей крови. Темнело. Я уже не чувствовала ни боли, ни холода. Наоборот, мне стало очень легко и тепло, так тепло, что казалось, будто я лежу на печи со своей мамой и она рассказывает мне какую-то интересную сказку. А потом затянулось все густым туманом и померкло в глазах: я потеряла сознание.
Пришла в себя в окопе своих соседей, которые случайно набрели на меня и подобрали. Около меня стояла грустная сестра и вся в слезах мама. От них я узнала, что наш окоп фашисты разрушили и все сожгли. Помимо того, что нога моя была ранена, я ее еще и отморозила. Лекарств не было, и мама лечила меня как умела.
После этого немцы не оставляли в покое наш лес. все чаще и чаще приходили они ловить людей.
17 марта 1944 года утро было холодное. Женщины в окопе занимались своими делами. Мама и Нина стояли около моей кровати и горевали. Вдруг около окопа послышался топот чьих-то ног. Мы быстро спрятались: мама под кровать, а я с сестрой на кровати под матрацем. Отворилась дверь, и в окоп вскочил немец с автоматом на изготовку. Мы замерли от страха. Немец начал кричать во все горло:
— Матка, давай яйки, масло, млеко!..
Другие солдаты ловили кур около окопа.
Потом всех людей повыгоняли из окопов.
Один немец собрал наши кошелки, корыта, решета и другие вещи, сложил их на нары в кучу и поджег.
Все это вспыхнуло ярким пламенем. Дым наполнил окоп, ел глаза. Огонь подбирался все ближе ко мне. У меня на голове затрещали волосы. Я тушила их руками. Мне стало дурно, но я лежала не шевелясь. На наше счастье, накат в окопе был сырой и не загорелся.
Когда немцы ушли, мама вылезла из-под кровати, потушила огонь и пошла куда-то в глубь леса. Меня она не могла взять с собой. Нина тоже ушла, и я осталась одна.
В окопе было полно дыму, даже не видно было двери. Внизу дыма было меньше, и я хотела сползти с кровати, но боль в ноге не давала шевельнуться. Тогда я собрала последние силы и скатилась на пол. Ушиблась и долго лежала без сознания. Ночью пришла мама и облила меня водой. Когда я очнулась, то не могла открыть глаз: они будто склеились от дыма. Оказалось, это дым выел мне глаза, и я недели две ничего не видела. Потом понемногу я стала видеть, и теперь вижу хорошо, но пережитого тогда никогда не забуду.
Я рассказала только два факта из моей жизни. Но сколько их было после этого!
Весной я стала немного ходить. 13 мая немцы цепью — на расстоянии вытянутой руки один от другого — пошли на наш лес. Это была последняя блокада. Меня с мамой схватили в лесу, а Нина осталась. Она вместе с моей тетей Наташей и ее дочерью Маней спрятались в воде, в озере.
Нас и других крестьян погнали в концлагерь, в местечко Клясицы. Оттуда мы решили удрать: там было очень плохо. В небольшой пекарне находилось человек 800, а возможно и больше. Не было даже где сидеть. Держали нас под замком, на улицу выпускали один раз в сутки. Есть давали по пол-литра бурды с кониной и сто граммов хлеба с опилками.
Когда сменилась комендатура, мама, я и еще одна женщина из соседней деревни Павлово подлезли под проволоку и бросились бежать. Удрать удрали, но горя хлебнули немало. Мы бродили по лесам и болотам и никак не могли прийти в свой лес. Нас поймали немцы и отвезли в Латвию. Нина с тетей, как мы после узнали, жили на старом месте в лесу. О нас они ничего не знали.
Однажды какая-то женщина с девочкой подорвались на мине недалеко от нашей деревни. Кто-то сказал, что это я с мамой. Нина с тетей собрали остатки трупов и похоронили их…
Когда Красная Армия освободила Латвию от немецких захватчиков, мы тут же отправились домой. В соседней деревне остановились отдохнуть. Знакомые люди, увидев нас, очень испугались: они считали нас погибшими и похороненными… Мы рассказали, что с нами было.
В своей деревне мы встретились с Ниной и тетей. Сколько было радости. Но жить нам вместе долго не пришлось. Осенью заболела и умерла мама. Меня и Нину взяла к себе тетя. У нее я прожила год, а потом она отдала меня в детский дом.
Отец мой с фронта не вернулся.
Таня Семенова (1932 г.)
Полоцкая область, м. Опса, детский дом.
Подарок
Майской ночью 1943 года несколько партизан во главе с командиром бригады «Пламя» Героем Советского Союза Евгением Федоровичем Филиппских пробирались в деревню Новый Городень. На краю леса Суперж, Блужского сельсовета, Пуховичского района, они наткнулись на немецкую засаду.
Между партизанами и немцами завязался неравный бой. В этом бою Филиппских был тяжело ранен: одна пуля пробила плечо, а вторая — правое легкое. Он упал. Помощник командира бригады Красильников и партизан Мальцев подхватили его и унесли в глубь леса. Остальные бойцы стали прикрывать отход.
В самой чаще этого леса была тайная землянка, в которой партизаны прятались во время опасности. Красильников с Мальцевым и принесли сюда командира. Он был без сознания.
В это время мы с мамой жили в деревне Бобы, в километре от леса. Поздно вечером услышали стрельбу из автоматов и пулеметов. Наскоро одевшись, выбежали на улицу. Стреляли в лесу. Огненные пули то и дело прорезали ночную темноту неба. Мы сразу догадались, что где-то партизаны нарвались на немцев. Долго стояли около забора и думали, что нам делать: бежать прятаться в яму или оставаться дома?
Когда стрельба затихла, мы вернулись в хату. Обождали немного и, убедившись, что опасность миновала, не раздеваясь, легли спать.
Мы уже засыпали, когда в окно кто-то осторожно постучал. Мама быстро подхватилась с кровати и вышла в сени. Скоро вернулась, занавесила окна и зажгла коптилку. При тусклом свете я увидал черноволосого мужчину в военной форме, с автоматом в руке. Это был партизан Колногоров.
По его бледному лицу мама догадалась, что случилось что-то неприятное. Она подошла к нему и с тревогой в голосе спросила, почему он пришел один в такую пору.
— Филиппских ранен, — хмуро проговорил он и рассказал, при каких обстоятельствах это произошло.
— Ой-ой-ой! Как это вы не уберегли такого человека? — простонала мама, схватившись за голову.
Эта печальная весть взволновала и меня. Я уже давно поддерживал связь с этой бригадой и хорошо знал командира. Знакомство наше началось с год назад, когда я показал Филиппских винтовки, спрятанные в дупле осины, в лесу. Как он обрадовался тогда, как благодарил меня за помощь. После этого я отыскивал и относил в бригаду патроны, гранаты и другое оружие, лекарства, которые брал в Тальке у одного знакомого, собирал сведения о немцах и полицаях.
Помню такой случай. Однажды, играя около стрельбища, на котором полицаи обучались стрельбе, я услышал, как один из них сказал:
— Ребята, завтра утром поедем в Гомоновку за хлебом. С нами едут и немцы.
Об услышанном я рассказал разведчикам, которые приходили к нам, а те передали командиру.
На дороге между деревней Гомоновкой и Лапичами Филиппских сделал засаду и поставил мины. Около 40 фашистов и полицаев подорвались на этих минах. Попытка врагов забрать хлеб в деревне Гомоновка была сорвана. Все это я почему-то вспомнил теперь, и мне стало жаль командира.
— А где теперь Филиппских? — спросила мама.
— В землянку понесли, без сознания он, — ответил Колногоров. — Я за лекарством и бинтами пришел. Надо спасать командира.
Мать подошла к окну, посмотрела на улицу и с отчаянием сказала:
— Лекарства найдутся, но как их отнести? Уже рассветает…
Возвращаться в такую пору Колногорову в землянку было опасно: в соседних деревнях располагались немецкие гарнизоны. Они, конечно, слыхали перестрелку и могли выставить патруль и устроить засаду. Я понял это, и у меня неожиданно вырвалось:
— Я отнесу…
Колногоров положил мне на плечо ладонь.
— Куда тебе… Я сам…