— Напрасно ты его так…
— Почему это напрасно? — возмутилась мама.
— Ваше счастье, что там был Сазонов.
— Что вы такое говорите?!
Командир спокойно объявил:
— Сазонов не предатель. Он подпольщик, и своим освобождением вы обязаны ему.
Мы все поняли. Мама виновато сказала:
— А я так кляла его…
— Ну что ж, ничего с ним от этого не станется, — сказал командир.
В отряде мы узнали и о той старушке, которую замучили фашисты. Это была мать командира партизанской бригады (фамилии его я не помню). Одевшись нищенкой, она пошла в Руденск, чтобы собрать нужные сведения о немецком гарнизоне. Один предатель узнал ее и донес в полицию. Ее схватили…
Мы остались в отряде. Через несколько дней стало известно, что гитлеровцы расстреляли подпольщика Сазонова. Мама и я очень жалели его.
Поля Николаева (1933 г.)
г. Минск, ул. Ивановская, 36.
Страшный день
На рассвете к нам в Рыбцы приехало много немцев. Они оцепили деревню и стали жечь ее со стороны железной дороги. В тех, кто выскакивал из хат и пытался бежать, стреляли.
Мы тоже собрались было убегать. Мама даже связала в узлы одежду, немного еды. Но к нам зашла тетя Агапа, и мама стала советоваться с нею, что делать: бежать или переждать в подвале.
— Может, они спалят несколько хат, а всех не тронут, — сказала тетя.
— И то правда. Зачем им всех людей губить, — согласилась мама. Тут вошел немец и по-русски спросил:
— Где хозяин?
— На мельницу поехал, — ответила мама.
Немец не стал больше расспрашивать и исчез.
Тотчас же в хату вбежал другой с автоматом, приставленным к животу. Тетя Агапа стояла возле печи, а мама сидела на скамье, у окна, и держала на руках моего младшего братика Петю, которому только-только пошел четвертый год. Ни слова не говоря, немец выстрелил в тетю Агапу. Пуля попала ей в живот. Тетя схватилась за живот рукой, повалилась на пол и крикнула:
— Стреляй, гад проклятый. Стреляй еще, чтобы не мучиться!..
Немец выстрелил второй раз. Тетя Агапа вздрогнула и затихла. Тогда он наставил автомат на маму. Она не двинулась с места. Немец выстрелил и попал маме в плечо. Мама зашаталась и упала со скамьи на пол, прикрывая собой Петю.
Я сидел на печи и из-за трубы наблюдал за всем, что делалось в хате. Немец заметил меня, но не тронул. Мне было тогда семь лет, и он, видно, подумал, что все равно я никуда не убегу.
Когда он вышел, мама шевельнулась и застонала. Я слез с печи и подбежал к ней. Увидев на плече у нее кровь, я заплакал. Петя тоже стал всхлипывать. Падая, мама прижала его рукой. Я осторожно приподнял руку и высвободил братика. Рукав его рубашки был в крови. Петя опасливо оглянулся и побежал к кровати. Я помог ему взобраться на печь.
— Сынок, дай мне воды, — попросила мама.
На скамье, возле печи, стояло ведро. Я схватил кружку, зачерпнул воды и подал маме. Она отпила несколько глотков.
Вдруг я услышал за дверью какой-то треск. Выглянул — в сенях горит сено. От него занялась крыша. Пламя ползло по стенам, белый горький дым шел в хату. Я попробовал вытащить маму, но у меня не хватило сил.
— Что мне делать? — спросил я у мамы.
— Беги, сынок, спасайся, — сказала мама и тяжело застонала.
Я побежал, а про братика-то и забыл.
Через дверь, охваченную огнем, я проскочил в сени, а оттуда — во двор. На гумне у нас стоял стожок сена. Я бросился к нему. Вокруг все горело. От жары снег таял, и вода хлюпала под ногами. Я был в лаптях, и ноги у меня промокли.
Немцы заметили меня и стали стрелять. Тогда я начал бегать вокруг стога, чтобы они в меня не попали. Потом и эти немцы занялись тем же, чем и остальные: ловили коров, овец, свиней и бросали их на телеги. Людей нигде не было видно.
Когда уже вся деревня была в огне, немцы уехали. Я вышел из-за стожка и увидел соседей — Дроздов. Они пытались потушить свою хату, но это им не удалось. Я подошел к ним.
— Возьмите меня, — попросил я.
— А где ваши? Я сказал, что остались в хате.
— Беги в погреб! — махнула рукой старуха.
В погребе было двое их детей: мальчик Шура и девочка Галя. Я сел рядом с ними. Пробыл там, пока не пришла старая Дроздиха и не велела вылезать.
— Пойдем с нами, — сказала она.
От деревни ничего не осталось, только кое-где догорали головешки.
Мы обошли пожарище и направились к поселку, что был за железной дорогой. Там уцелело несколько хат. Мы зашли в одну из них. В хате было много людей: и здоровые, и раненые.
Назавтра вернулся с мельницы мой отец. Он позвал тетю Татьяну, и мы пошли в свою деревню. От нашей хаты остались одни уголья. Мы откопали косточки сгоревших мамы, Пети и тети Агапы, сложили в ящичек и похоронили на усадьбе, поближе к лесу. После этого папа, тетя Татьяна, ее Толя и я переехали в деревню Пережир и поселились у тети Матрены.
Когда пришла наша армия, отец пошел на фронт, а я так и остался жить у тети Матрены.
Гена Шиманович (1935 г.)
д. Дукора, детский дом, Руденский район.
Как я стал гвардейцем
До войны я жил в деревне Маринище, Россонского района, Витебской области. Мама работала в колхозе, а отец был начальником пожарной дружины. Я окончил два класса Маринищанской школы. Летом купался, ловил рыбу в Дриссе.
Когда началась война, отца в Красную Армию не взяли: он был болен. Мы выкопали в саду землянку — убежище от бомб. Там спрятались я, мама, отец и бабушка.
В тот день, когда немцы первый раз обстреливали нашу деревню, мы сидели в этой землянке. Когда стрельба затихла, мы вылезли, и я увидел, что стены нашей хаты во многих местах пробиты пулями.
Потом в деревню пришли немцы. Но я их вблизи не видел. Мы убежали в лес. Корову привязали за било, положили на воз пожитки и вместе во всеми подались в самую глухомань.
Я прослышал, что в нашей деревне немцы забирают свиней, кур — все, что осталось по дворам. Мы с Петькой Широковым решили сходить в Маринище.
Пришли. Видим — солдаты в зеленых френчах с белыми воротниками бьют деда Михала. Положили на досках и секут плетьми по голой спине. Мы с Петей — назад, спрятались за хлев, а потом огородами, огородами — ив лес. Рассказали все, что видели. Отец отругал меня и велел никуда больше не отлучаться, держаться своих.
Потом семья наша вернулась в деревню. Однако, как только немцы заглядывали в Маринище, мы каждый раз снова уходили прятаться в лес. Жить стало трудно. Пришла зима. Наша бабушка простудилась, заболела и умерла.
— Пойду в партизаны, — сказал как-то отец матери.
Я был очень рад, что отец мой станет партизаном. Он ушел, а мы с мамой остались дома. Иногда, выбрав свободное время, отец навещал нас.
Это было в 1942 году. Наш район стал партизанским краем. Партизаны создали здесь мощную оборону. Я сам ходил копать канавы, чтобы танки не могли прорваться к нашей деревне.
Однажды отец взял меня с собою в лес. Мне хотелось увидеть партизанский отряд. В лесу я встретил много знакомых мужчин. Я хотел тоже остаться в отряде, но надо было помогать маме.
Летом немецкие самолеты сожгли наши хлеба. Я помогал маме по дому, время от времени вместе с нею мы прятались в лесу. Немцы устраивали по деревням облавы. Начиналась блокада.
Прошла вторая зима. Наступил март. В тот день, когда я услышал первых жаворонков, вечером к нашей хате вдруг подъехала подвода. Вооруженные люди настежь распахнули двери и внесли в горницу что-то длинное, закутанное в тулуп. Это был убитый отец.
Мама заплакала, заголосила. Партизаны рассказали, что отец смело, по-геройски бился с немцами. Я тоже плакал, особенно когда закопали на кладбище отца и поставили над его могилой памятник — белый столбик с красной звездочкой.
Остались мы с мамой вдвоем. Партизаны помогали нам, даже дали корову.
Я решил обзавестись оружием. Стал мастерить наган, чтобы он стрелял настоящими патронами. Вырезал подходящий сук, прикрутил к нему проволокой трубку, в нее вставил еще одну трубку. Гвоздь, оттянутый на резине, ударял как раз по капсюлю патрона. Оставалось испытать мое самодельное оружие. С первого выстрела наган разорвало; пальцы у меня на левой руке были разодраны до кости.