Когда Красная Армия стала гнать гитлеровцев и мы услыхали первые разрывы снарядов, все жители Маринища двинулись в лес. Как мы ни спешили, немцы на мотоциклах возле самого леса догнали нас. Началась стрельба. Я слышал последний крик мамы: «Сынок!»
Многим, в том числе и мне, удалось бежать. Пока бежали, я не думал и не помнил ни о чем, но когда остановились, вдруг понял, что теперь у меня нет и мамы, и заплакал от горя и жалости. Потом стал думать, что мне делать, куда податься, и вспомнил про партизан. Я пошел к ним, в отряд, чтобы отомстить немцам за все.
В отряде я рассказал, что каратели захватили наших людей и многих перестреляли. Партизаны с боем пошли к тому месту, где немцы догнали нас, и тогда я увидел убитую маму.
Долго драться с немцами отряд не мог. Каратели большими силами, с танками стали наступать. Партизаны отошли, и я не успел похоронить маму.
Была осень 1943 года. В партизанском отряде я стал помогать повару — мыл ложки, миски, чистил на кухне картошку, до блеска драил ржавые патроны.
Однажды немцы напали на нас и весь отряд разогнали по лесу. Мы с Шурой Шумилиным, который был на 6 лет старше меня, забрели так глубоко в лес, что не знали, где мы и куда идти. Моросил дождь, со всех сторон слышалась далекая стрельба. Мы переночевали под елкой. Проснулись голодные, а есть нечего. У Шурика было масло для смазывания карабина. Был и карабин. Сели мы с ним под деревом, почистили карабин и отправились искать отряд.
Пять дней, питаясь одной ягодой клюквой, мы бродили по лесу, пока не набрели на знакомую тропинку. Осторожно, чтобы нас никто не заметил, стали подкрадываться к лагерю. Но там никого не было, только одиноко ходила курица. Мы так проголодались, что поймали ее, ощипали и, поскольку у нас не было спичек, стали есть сырую.
Потом пошли дальше. Наконец нашли свой отряд.
— Мы уже думали, что вас немцы схватили, — сказал командир.
— Где им нас поймать! — ответили мы.
Нас отвели в новый шалаш и хорошо накормили. Повар налил нам перлового супу с бараниной, а вдобавок еще по миске затирки. Хлеба не было.
Пришло время, и партизаны соединились с Красной Армией. Меня скачала брать не хотели, но я сказал, что у меня нет ни отца, ни матери, и тогда лейтенант Красных, командир взвода связи, зачислил меня на довольствие и даже стал звать сыном. Я и сейчас переписываюсь с ним.
Во взводе я стал изучать воинское дело — проходил уставы, разбирал и собирал телефонные аппараты. Тут впервые в жизни мне дали карабин. Я был так рад, что нигде с ним не расставался. На мне была военная форма. Называли меня — воспитанник Первого Прибалтийского фронта.
Наша стрелковая бригада находилась в Витебской области до 15 мая 1944 года. В этот день мы пошли в наступление. Я уже умел тянуть связь, знал все неисправности телефонных аппаратов — и наших и немецких. Я принимал участие в освобождении города Полоцка.
В Полоцке нашу бригаду расформировали. Я попал в отдельный батальон связи. Когда мы снова пошли в наступление, мне дали гвардейский значок. Я стал гвардейцем. С нашим гвардейским батальоном я прошел Польшу, Литву, Латвию. Мы освободили много городов, только названия у них все такие, что не запомнились. Помню, в Риге какой-то мужчина долго расспрашивал меня, как я попал в армию, а потом дал мне большой букет цветов. Я поблагодарил.
— Держись, сынок! Скоро кончится эта война.
Я ответил:
— Как до Берлина дойдем.
Но я не дошел до Берлина. В Пруссии произошел такой случай. Я и трое разведчиков — Кузьмин, Савченко и Бойкодамов пошли к немцам в тыл. Нам нужно было узнать, сколько у них батарей и где они находятся. Пошли ночью. Взяли автоматы и две катушки с проводом. Через линию обороны идти было страшно, но мы пробрались удачно. Шли вместе, пока хватило провода. Потом я остался налаживать связь, а разведчики пошли дальше. Я подключил аппарат, сообщил своим, что все в порядке, и стал маскироваться. Начинало светать, когда Савченко принес мне листок бумаги. Там были записаны квадраты на карте и количество немецких батарей. Он велел передать это командиру, а сам пошел назад, к товарищам. Я дал звонок, чувствую — ручка аппарата крутится легко. Значит, связи нет. Пошел искать обрыв на линии. Иду, иду, а уже становится светло. Наконец нашел один конец провода, потом второй и стал их связывать.
Вдруг из-за кустов показалось двое немцев. Они шли прямо в мою сторону, по пока еще меня не видели. Я схватил автомат, прицелился и дал очередь. Немцы упали. Я хотел идти к аппарату, но подумал, что у немцев могут найтись какие-нибудь важные документы. Вернулся, забрал все бумаги, какие у них были: оружие забросил в кусты. Потом передал по телефону сведения о батареях гитлеровцев, а заодно рассказал и про свою встречу с немцами.
Командир отвечает:
— Спрячься где-нибудь там, чтобы осколки не задели. Сейчас открываем огонь.
Когда пехота пошла в наступление, меня подобрали наши бойцы. На другой день капитан Анохин вызвал меня из строя.
— Гвардии рядовой товарищ Козлов, вы награждаетесь медалью «За отвагу».
Я ответил:
— Служу Советскому Союзу!
А потом снова наступление. Я бил немцев, мстил за отца и мать до самого Дня Победы. День 9 Мая я встретил в Данциге и на радостях расстрелял все патроны и ракеты.
После войны наш батальон три месяца стоял на берегу Балтийского моря. Я часто катался по морю на лодках и на кораблях.
Когда начался учебный год, меня послали учиться.
Алик Козлов (1932 г.)
г. Минск. Железнодорожное ремесленное училище № 3.
На фашистской каторге
Во время блокады немцы убили мою мать. Мы, дети, разбежались кто куда. Я бежал вместе с тремя партизанами. В Птичском лесу немцы стали нас догонять. Спрятаться было негде, и я залез на дерево. Немцы шли цепью и заметили меня. Они стали размахивать руками, кричать, чтобы я слезал. Я не послушался. Тогда они несколько раз выстрелили. Возле самого моего уха пропела пуля. Я вздрогнул, но не двинулся с места. Решил: «Пусть лучше убьют, а слезать не буду».
Тогда немцы подрубили елку, и я вместе с нею упал на землю. Ударился так крепко, что первое время не мог произнести ни слова. Немцы схватили меня и привели в бункер. Начался допрос. Через переводчика меня спросили, как я попал в лес.
— Боялся, что немцы убьют, и убегал, — ответил я.
— А почему ты был с партизанами?
— Они сказали, что с ними меня не убьют…
— Убьют — не убьют… Одним щенком меньше — невелика потеря, — зло сказал переводчик и подал знак рукой. Меня увели за перегородку и стали бить плетьми. Но узнать им ничего не удалось.
Меня привели в деревню Аносовичи и велели стеречь отобранных у людей коров. Я пытался убежать, но это мне не удалось. Меня поймали, избили, отвезли на машине в деревню Новоселки Копаткевичского района и посадили за колючую проволоку. Там уже было много наших людей. Спустя неделю нас погрузили в вагоны, заперли и куда-то повезли. В моем вагоне были одни ребята лет по двенадцать — четырнадцать. Теснота страшная — лежали буквально друг на дружке. Шестеро конвоиров, как псы, стерегли нас. Мы думали, что нас везут на смерть, и решили спасаться любой ценой.
На первой же остановке, едва конвоиры открыли дверь, ребята, как по уговору, ринулись из вагона, сбили их с ног и стали разбегаться в разные стороны. Я сидел у самой двери. Когда на меня начали напирать, я спрыгнул, но тут же упал. На меня посыпались остальные. Они так примяли меня, что я не смог подняться. Ребята разбежались, а когда я наконец встал на ноги, ко мне подскочил конвоир, схватил за ворот, ударил сапогом в спину и поволок в вагон. После этого случая немцы больше не открывали вагонов.
Через неделю нас выгрузили в Берлине и погнали в концлагерь. Тут всех остригли и посреди головы пробрили полосы. Были и другие «знаки отличия»: нашивки на рукавах, на штанах — зеленые лампасы.