Однажды немец взял у нас четырнадцатилетнего мальчика и повел его к железным воротам, Мальчик бросился на немца и всадил ему нож в грудь. Немец упал. Мальчика сразу же схватили и поволокли.
Потом нас всех выгнали из барака на площадь и поставили вокруг двух столбов, врытых в землю. На столбах была перекладина, а к ней был прикреплен железный крюк.
Привели мальчика и повесили его ногами за этот крюк. Под ним налили горючего. Мальчик кричал, метался и горел… Все люди плакали, стонали, отворачивались, немцы били тех, кто не хотел смотреть.
Всю свою жизнь я буду помнить эту смерть.
Не знаю, по какой причине, но на второй день меня переместили в другой лагерь. Тут было лучше, не надо было каждый день бояться страшной смерти, но меня это мало радовало: я всё время боялся, что бабушку сожгут.
Из этого лагеря брали уже на работу. Начал ходить и я. Выходил в семь часов утра, а приходил в барак в восьмом часу вечера. На обед давали суп из брюквы, а под вечер — сто граммов хлеба с черным кофе.
Я должен был чистить паровозы. Однажды мне захотелось покрутить винтики. Вдруг паровоз зашипел и поехал… Я начал хвататься за разные ручки и колесики, и паровоз остановился. Немцы догнали меня, стали кричать. Я плакал, оправдывался: «Господин, я покрутил не нарочно, а „цуг и фарен“»[7]. Они поверили и ничего мне не сделали, только строго приказали ничего не трогать.
Видно, моя ловкость понравилась машинисту, и он однажды взял меня с собой. Приехали мы в Каунас, потом в Вильнюс, а потом поехали дальше к фронту. Когда остановились в Молодечне, машинист куда-то ушел, а я бежать.
Прибежал в какую-то деревню, черный, грязный, голодный. Попал к одной доброй женщине, которая меня переодела, накормила. Так мне стало хорошо, будто я попал к родной маме. У этой женщины я пробыл два месяца, помогал в хозяйстве.
Наконец-то до нас дошла желанная весть: немцы отступают! С какой радостью я бросился к нашим солдатам, плакал, целовал их и рассказал всё, что пережил.
А потом меня потянуло домой. Кто там теперь? Кто живет в нашей хате? Может, вернулся папа? Может, бабушка там?
То пешком, то на подводе, то на воинской машине добрался до своей деревни. И что же?
Нет ни деревни, ни нашей хаты. И ни одного человека.
Слезы покатились из моих глаз. Мне казалось, что я остался один на всем свете. Что делать? Куда идти?
Я пошел на станцию Громы. Там увидел военный обоз с кухней. Решил попроситься к ним… Ведь я тоже могу что-нибудь делать, чем-нибудь помогу.
Наши меня не прогнали.
И я вместе с войсками пошел в Германию. По пути побывал в Каунасе. Опять пришел в Кенигсберг.
Как радостно было чувствовать, что теперь тут уже мы хозяева. Я побывал и в нашем страшном лагере. Теперь в нем было пусто и тихо. Я обошел все знакомые уголки. Плакать хотелось, когда я думал, что тут сожжена моя милая бабушка. Успели ли убежать те палачи, что сожгли мальчика? И еще очень хотелось увидеть тех немцев, что обследовали нас палочками.
Петрусь Брудневич, 135 года рождения.
В БРЕСТЕ
Мы жили в Бресте в центре города. Когда Брест заняли немцы, они стали безжалостно преследовать советских людей. К нам они приходили почти каждый день. Жить стало невозможно, и мы переехали на окраину города.
В новой квартире под кухней оказался хороший бетонированный погреб. Когда в городе появилось электричество, папа пробил за печкой дырку и под обоями провел в погреб провод. Там установили радиоприемник. Дверь в полу заколотили, а вместо нее в сенях, под бочкой с водой, оставили неприкрепленными две доски. Товарищи отца приходили к нам слушать радио.
Папа открыл ремонтную мастерскую: делал ведра, паял кастрюли, и к нам стали ходить заказчики, но все одни и те же. Мама шила, но принимала заказы только от знакомых. Все они были подпольщики и приходили к нам за радиосводками из Москвы.
Однажды мама сказала, что у ее знакомых надо взять свертки, а ей идти туда нельзя. Тогда я предложила пойти.
— Лера, это очень опасное и серьезное дело. Если ты боишься, детка, то не надо, — сказала мама.
Я ответила, что хочу помочь подпольщикам. С тех пор я ходила по квартирам, разносила и получала свертки.
В апреле 1944 года мама ушла в партизанский отряд с заданием. Соседям мы сказали, что мама пошла в деревню работать.
Вернувшись, мама мне рассказала, что большинство подпольщиков отзывают из города, а мы останемся.
У меня хорошая память, и мне часто поручали следить за движением немецких войск. Я выходила из города, где соединялись шоссейные дороги из Москвы и Ковеля. Спрятавшись в кусты, я записывала, сколько в каждую сторону проходит машин, чем они гружены и какие знаки на машинах. Просидев до вечера, я несла сведения маме. Кроме того, мне было поручено узнать, где стоят зенитки, где находится склад боевых припасов и горючего. Я была очень рада услышать, что на основании моих сведений бомбы советских самолетов попали в немецкий склад.
На улице Маяковского был трехэтажный дом, где жили немецкие связисты, летчики и офицеры. У дверей всегда стоял часовой. Этот дом партизаны решили взорвать.
В доме работала Настя Паршина, которая часто приходила к нам. Мама сначала сняла наружный план дома, потом Настя у нас в квартире вычертила внутренний план. Планы мама отнесла в отряд; там всё обсудили и начали готовиться к взрыву дома. Доставлять тол поручили мне.