Рядом стояла еще такая же кастрюля. Я волновался и не попадал топором по полену. Когда часовой отвернулся, я быстро вынул мину и завел механизм. Руки дрожали, мне казалось, что мина долго не заводится. Но она уже тихонько тикала, как карманные часы. Механизм завел на десять минут.
Через десять минут мина должна взорваться. Напряженно озираясь по сторонам, я опустил ее в кофе.
Напряженно озираясь по сторонам, я опустил мину в кофе.
Мина тихо звякнула о дно.
Я схватил топор и с силой начал колоть дрова. В это время подошел повар и закивал головой, показывая на живот (мол, хорошо накормлю!). Потом взял кастрюлю и понес в штаб.
Теперь надо было убегать. Но как бежать, если часовой не выпустит из ворот, а заставит опять рубить дрова?
«Через десять минут — конец», — думал я, представляя, что там, в комнате, повар уже выловил черпаком мину и сейчас выбежит во двор.
Вдруг часовой вытянулся в струнку. К штабу подкатила маленькая зеленая машина. Из машины вышел сухонький старичок с крестом на груди.
В ту же минуту из дома выбежал толстый повар и замахал мне, чтобы я убегал.
Не помня себя от радости и волнения, я пробежал сквозь разрушенные ворота и побежал улицей. Потом завернул налево и через развалины кирпичного дома бросился к реке.
Сзади загремел взрыв, застрочил пулемет. Но я уже был далеко. Остановился передохнуть в кустарнике, под крутым берегом Днепра.
«Это Василий Анатольевич послал вам кусок детдомовского сахара! От него, должно быть, у вас зубы повыскакивали», — подумал я и засмеялся.
Потом мы узнали, что миной убило четырех офицеров и сухонького полковника. Василий Анатольевич говорил, что особенно хорошо я уладил с полковником, по приказу которого была сожжена не одна деревня и расстреляны сотни человек.
Меня наградили медалью «За отвагу» и «Партизану Отечественной войны 1-й степени».
Теперь я учусь в Лоевской средней школе, а Василий Анатольевич работает директором детского дома в Васильевском районе. Недавно он был в Лоеве, и мы осматривали то место, где произошел взрыв. Комнату отремонтировали, и в ней помещается канцелярия нашей школы. На месте навеса мы построили лестницу и хороший турник для физкультурных упражнений. А физруком у нас Володька Бондаренко — бывший помощник Василия Анатольевича.
Костя Бодровец, 1931 года рождения.
ВОСЕМЬ СУТОК
Командир двенадцатой партизанской бригады имени Сталина Тихомиров приказал отправить за линию фронта пять тяжело раненных бойцов и шестерых маленьких детей: меня, Тоню Иванову, Светлану Врублевскую, Соню Сухман, Эдика Глушко, который зимою отморозил ноги, и сына машинистки Гали — Леню.
Нас посадили на подводы, дали санитарку — тетю Веру, двух конных разведчиков и шесть бойцов. С Червеньского района нам надо было перебраться в Кричевский, в усакинские леса. Здесь находился партизанский аэродром. Мы знали, что скоро будем на «Большой земле», и ехали с охотой. Плакала только Светлана, не хотела оставлять маму.
— С кем я там буду? — хныкала она.
— Не плачь, деточка, ты же едешь к папе, за фронт, — успокаивала ее мать.
Мы попрощались с родными и тронулись в дорогу.
Вечером третьего дня мы были в усакинских лесах, на аэродроме.
В лесной чаще стояли три шалаша, обнесенные еловыми лапками. Рядом наши партизаны оборудовали еще два. В одном поместили раненых, во втором — нас.
Недалеко от аэродрома располагался партизанский отряд.
Старший группы Хора пошел в штаб, доложил о нашем приезде. Когда он вернулся, мы обступили его и спросили, будет ли сегодня самолет.
— Ложитесь спать, самолета не будет, — ответил он. — Ожидается завтра.
Мы загрустили.
Вдруг ночью зажглись костры. Мы побежали на аэродром. В шалаше остался один только Эдик. Он даже заплакал от обиды, что не может бегать. В воздухе прогудели два самолета, сделали несколько кругов и сбросили красную ракету. С земли пустили белую. Самолеты сбросили груз на парашютах и улетели.
Мы вернулись в шалаш. Долго шептались между собой, жалели, что самолеты не приземлились.
Назавтра вечером из штаба приехал связной и велел отвезти раненых и детей на аэродром. Как только мы об этом услышали, то от радости даже захлопали в ладоши. Через час, а может и больше, вверху будто шмель загудел: «Гу-гу-гу…» Потом сильней и сильней. На земле зажгли четыре костра, а потом еще шесть. На поляне стало светло, как днем. Самолет начал снижаться. Сбросил красную ракету. С земли пустили красную. А потом он вынырнул из темноты, с ревом побежал по земле и остановился. Мы к нему, а пропеллер крутится и гонит ветер такой сильный, что мы не удержались на ногах и упали. Светлана даже заплакала.
Открылись двери, и по лестнице из самолета слезли три летчика в кожаных куртках и шапках. Партизаны начали разгружать самолет. А мы к летчикам.
— Дядя, возьмете нас? — спрашиваем.
— Всех заберу, всех, — ответил один летчик и, достав из сумки шоколад, начал угощать нас. А другой дал булок.
Разгрузили самолет, положили раненых. Дошла очередь до нас. Мы попрощались с бойцами и полезли в самолет. А в нем с обеих сторон кресла. Такие смешные. Откинешь его, сядешь и сидишь. А как встанешь, оно — хлоп! — и поднимется. В стенах маленькие оконца, черные, и ничего не видно.
Сидим, а самолет как заревет — чуть не оглушил. И покатился, а потом остановился. Его повернули. Он прокатился и опять стал. Как мы потом узнали, он не мог подняться, потому что положили много груза. Тогда ходячих выгрузили. Нам тоже пришлось слезть, хоть и не хотелось.