Переводчик подскочил к нам и вытянул рубахи из-под ремней.
Наганы выпали, и патроны кучей посыпались вниз, больно ударяя по босым ногам. К горлу подступал комок, хотелось плакать.
— Откуда вы, щенята? — спросил переводчик.
Вася ответил заикаясь:
— И-из Новоселья…
— Кто вас послал сюда красть оружие?
Вася взглянул на меня и, захлебываясь, забормотал:
— Я… Я… Мы… ничего… Я не виноват.
— Ты не реви, а скажи толком! — закричал переводчик.
Вася еще громче заплакал.
Переводчик оставил его и подошел ко мне.
— Ну, а ты, щенок, что скажешь? Кто послал тебя сюда?
Я молчал.
— А, ты не хочешь по-хорошему? — крикнул переводчик и взглянул на коменданта. — Я другим способом заставлю тебя говорить. — И он несколько раз ударил меня плеткой.
Я сорвался с места и забегал по комнате.
Полицейский сбил меня ударом сапога в живот. Не помню, что было дальше, куда девался Вася я что с ним стало. Я очнулся в темном сыром погребе. Я не мог понять, что теперь: ночь или день. Меня мучила мысль: «Почему со мной нет Васи?.. Может, он рассказал всё и его отпустили?» И чем больше я об этом думал, тем страшнее становилось. Потом я начал дремать и, наконец, заснул.
Измученный усталостью и болью, я то засыпал, то просыпался. По углам шныряли и пищали мыши. Скоро ли откроют двери? Ожидание тянулось бесконечно долго.
Зашаркали чьи-то шаги. Загрохотал замок. Открылись двери и вошел полицейский.
— Эй, вылезай, голубчик! — будто приветливо позвал он.
Я вышел, шатаясь, и заслонил ладонью глаза от света.
— Понравилось? — усмехнулся полицейский. — Наверно, теперь всё скажешь.
И он повел меня к гестаповцам. В комнате был комендант и с ним несколько полицаев. Меня встретили ласково, посадили и опять начали спрашивать про то же: имя, фамилию, откуда я, кто меня посылал. Если скажу, обещали сразу же отпустить домой.
Я молчал. Тогда переводчик спросил:
— Ты, наверное, есть хочешь? А?
— Ага, — ответил я, — со вчерашнего дня ничего не ел.
— Так вот почему ты не можешь говорить! Хорошо, хорошо, садись к столу.
Мне дали два ломтя хлеба с маслом. Я схватил их и с жадностью начал есть, поглядывая на коменданта. Он усмехнулся и кивнул головой.
— Гут, гут![5]
Переводчик сказал:
— Тебя, наверно, подговорили, да? Они нарочно посылают детей, чтобы их убили. А мы сделаем иначе. Ты нам только расскажешь, и мы тебя отпустим. Хорошо?
Я ел и молчал. Тогда комендант закричал и стукнул кулаком по столу. Один гестаповец вырвал у меня недоеденный ломоть хлеба, а двое схватили и вынесли в соседнюю комнату. Бросили меня на длинный низкий стол и перевернули спиной вверх. Один прижал мне ноги, другой голову. Третий ударил меня плетью по спине. Я закричал и попытался пошевелить ногами, но тронуть их с места не мог. Раз за разом ложились удары. Я корчился, извивался и кричал.
Кончив бить, меня посадили на стол. Но я не мог сидеть. Тогда на меня вылили с полведра воды. Я соскользнул со стола и грохнулся об пол.
Очнулся от удара сапогом в спину.
Немец снова поволок меня к коменданту.
— Есть хочешь? — спросил переводчик.
— Пить и есть, — ответил я.
Все как-то удивленно переглянулись между собой и подали мой недоеденный кусочек хлеба. Потом переводчик налил в стакан воды и сказал:
— Вот вода, но выпьешь ты не раньше, чем скажешь, что у тебя спрашивают.
Я ел хлеб, не ожидая воды, и молчал.
Каждый раз, как только я откусывал хлеб, меня два раза ударяли плетью. От боли я вскрикивал и срывался с места. Но я не прекращал есть, стараясь откусывать побольше. Последние удары были такие сильные, что я потерял сознание. Меня облили водой и бросили в тот же погреб.
На следующее утро опять привели к коменданту.
В комнате стояла мать. Я ее сразу не узнал. Она была без платка, растрепанная, а под глазами у нее были страшные черные круги.
— Сынок мой… Что они с тобой сделали? — ступив шага два ко мне, сказала мать.
Палач толкнул ее, и она упала на пол.
— Вот твоя мать, — сказал переводчик. — Она пришла освободить тебя. Если ты скажешь, кто тебя послал и где партизаны, мы вас обоих отпустим.
Они внимательно следили за нашими глазами.
Я молчал.
— Ты молчишь! — озверел переводчик и крепко ударил меня плетью.
Мать встрепенулась и закричала хриплым голосом:
— Палачи! За что вы его бьете? Виновата я! Я сама посылала его за оружием. Оружие нужно партизанам, чтобы уничтожить вас, проклятых!
На нее набросились немцы и при мне начали ее избивать. Мама стонала и не промолвила больше ни одного слова. А меня втолкнули в какую-то темную каморку. Просидел я там не знаю сколько времени, и вот приходит полицай и говорит:
— Можешь идти.
— Куда? — спросил я, ничего не понимая.
— Куда хочешь.
Как только я выбежал на улицу, четыре немца загородили мне дорогу. Двое схватили меня за руки, понесли к колодцу и бросили головой вниз.
Вода была очень холодная, и я сразу очнулся. Как очутился на ногах, никак не мог понять.
Ледяная вода доходила мне до груди. Я дрожал от холода и старался выкарабкаться, хватаясь за скользкий, покрытый зеленой плесенью сруб.
Наверху заскрипело ведро и вскрикнула женщина. Я стал подавать ей знаки руками, потому что говорить не мог. Женщина взялась за веревку и стала опускать ведро. Как только ведро коснулось воды, я обхватил руками веревку, влез в ведро, и меня подняли наверх.