Он качает головой. Чем старше братья, тем реже встречаются их улыбки. У них полно прыщей и пластинки на зубах, а родители перестарались в попытке напустить на себя веселый вид, прижимая к себе напряженных деток. Мы переходим в спальни… в ванные. Поднимаем книги, читаем этикетки на коричневых пузырьках из аптечки. Его мама украсила всю квартиру засушенными цветами; они вжаты между книгами на ее тумбочке, в комоде, и выставлены на полках в родительской спальне. Я касаюсь каждого цветка, нашептывая под нос названия. Я помню их все. По какой-то причине, это вызывает у меня хохот. Силас резко останавливается, зайдя в комнату мамы с папой и обнаружив меня согнувшейся от смеха.
— Прости, — говорю. — Так, нахлынуло…
— Что нахлынуло?
— Я вдруг поняла, что забыла абсолютно все о себе, но помню, как выглядит гиацинт.
Он кивает.
— Да. — Затем смотрит на свои руки и морщит лоб. — Думаешь, нам стоит кому-то рассказать? Может, поехать в больницу?
— Думаешь, нам поверят? — спрашиваю я. Мы смотрим друг на друга с мгновение. Я подавляю желание вновь поинтересоваться, не шутит ли он надо мной. Это не прикол. Слишком уж все реально.
Дальше мы переходим в кабинет отца, копаясь в бумагах и рыская в ящиках. Но в них нет ничего, что могло бы подсказать, почему мы такие, ничего необычного. Я приглядываю за ним уголками глаз. Если это розыгрыш, то он очень хороший актер. «Может, это эксперимент», — думаю я. Я часть психологического государственного эксперимента и проснусь в лаборатории. Силас тоже за мной наблюдает. Я вижу, как он проходится по мне взглядом, размышляя… оценивая. Мы почти не разговариваем. Одни: «Посмотри сюда», да: «Думаешь, это важно?».
Мы незнакомцы и мало о чем можем побеседовать.
В последнюю очередь мы заходим в комнату Силаса. Он сжимает мою руку, и я ему позволяю, поскольку вновь чувствую головокружение. Первым делом я подмечаю нашу фотографию на столе. На мне костюм — очень короткая пачка с леопардовым принтом и черные ангельские крылья, элегантно разведенные позади. На глазах густые блестящие накладные ресницы. Силас одет во все белое и тоже с крыльями. Выглядит хорошо. «Добро против зла». Такие у нас были игры в жизни? Он смотрит на меня и поднимает брови.
— Неудачный выбор костюмчика, — я пожимаю плечами. Он улыбается, и мы переходим в другую часть комнаты.
Я поднимаю взгляд на стену, где в рамках висят фотографии людей: бездомный мужчина, привалившийся к стене и укутавшийся в одеяло; женщина, сидящая на скамейке, плачущая в ладони. Цыганка, сжимающая собственное горло, глядя в объектив пустыми глазами. Фотографии мрачные. Они вызывают желание отвернуться, устыдиться. Не понимаю, зачем кому-то снимать такие мрачные и грустные картины, да еще и вешать их на стены, чтобы видеть каждый день.
Затем я поворачиваюсь и вижу дорогую камеру на столе. Она на месте почета, возвышаясь на стопке лакированных альбомов. Оглядываюсь на Силаса, тоже разглядывающего фотографии. Художник. Это его работы? Он пытается их узнать? Спрашивать бессмысленно. Я двигаюсь дальше, смотрю на его одежду, проглядываю ящики дорогого стола из красного дерева.
Я так устала. Только я собираюсь сесть в кресло, как он подзывает меня к себе.
— Посмотри сюда.
Я медленно встаю и подхожу к нему. Он смотрит на неубранную кровать. Его глаза возбужденные и… шокированные? Я прослеживаю за его взглядом и смотрю на простыни. А затем моя кровь стынет в жилах.
— О Господи!
4 — Силас
Я откидываю одеяло, чтобы лучше рассмотреть бардак у подножья кровати. К простыне прилипли засохшие комки грязи. Они отпадают и откатываются в сторону, когда я натягиваю ткань.
— Это… — Чарли замолкает и забирает одеяло у меня из рук, чтобы внимательнее посмотреть на простыню. — Это кровь?!
Я следую за ее взглядом к изголовью кровати. Рядом с подушкой смазанный отпечаток руки. Я тут же смотрю на свои ладони.
Ничего. Ни следов крови и грязи.
Я присаживаюсь у кровати и прижимаю ладонь к отпечатку на матрасе. Подходит идеально. Или неидеально, в зависимости от того, как на него посмотреть. Я оглядываюсь на Чарли, и она отводит глаза, будто не хочет знать, мне ли он принадлежит. Тот факт, что он мой, только добавляет вопросы в нашу корзину. На данный момент их так много, что кажется, словно их кучка вскоре рухнет и закопает нас под чем угодно, кроме ответов.
— Наверное, это моя кровь, — говорю я ей. Или себе. Я пытаюсь отмахнуться от мыслей, наверняка формирующихся в ее голове. — Я мог упасть на улице прошлой ночью.
Впечатление, будто я ищу оправданий другому человеку. Другу, например. Этому Силасу. Кому-то, кто определенно не я.
— Где ты был вчера?
Это риторический вопрос, просто мысли вслух. Я беру простынь и одеяло, и кладу их поверх кровати, чтобы спрятать грязь. Улики. Подсказки. Что бы это ни было, я просто хочу их скрыть.
— Что это значит? — спрашивает она, поворачиваясь ко мне лицом. В ее руке лист бумаги. Я подхожу ближе и забираю его из рук девушки. Похоже, его часто складывали, в центре начала образовываться небольшая дырочка. На нем написано: «Никогда не останавливайся. Никогда не забывай».
Я роняю лист на стол, желая от него избавиться. Он тоже кажется уликой. Я не хочу к нему прикасаться.
— Понятия не имею.
Мне нужна вода. Только ее вкус я помню. Может, потому что она безвкусна.
— Это ты написал? — требовательно интересуется Чарли.
— Откуда мне знать? — Мне не нравится собственный тон. Раздраженный. Не хочу, чтобы она думала, что раздражает меня.
Девушка поворачивается и плавно подходит к своему рюкзачку. Копается внутри и достает ручку, затем возвращается и сует ее мне в руки.
— Скопируй надпись.
А она любит командовать. Я смотрю на ручку, перекатывая ее между пальцами. Провожу по рельефным буквам, напечатанным сбоку.
ФИНАНСОВАЯ КОМПАНИЯ ВИНВУД-НЭШ
— Посмотрим, твой ли это почерк, — говорит она. Переворачивает листок чистой стороной и подталкивает ко мне. Я смотрю ей в глаза и тону в них. Но затем злюсь на себя.
Ну почему ей такие умные мысли приходят первой?! Я беру ручку в правую руку. Как-то неудобно. Меняю на левую — идеально. «Я левша».
Я пишу слова по памяти и снова переворачиваю листок, дав Чарли присмотреться к почерку.
Он другой. Мои буквы острые и узкие. На листке широкие и неаккуратные. Она берет ручку и переписывает слова.
Прямое попадание! Мы оба молча смотрим на бумагу, не зная, значит ли это что-нибудь. Возможно, ничего. Возможно, все. Как и грязь на моей простыне. Как и кровавый отпечаток на матрасе. Как и факт, что мы помним банальные вещи, но не людей. Моя одежда, цвет ее лака, фото на стене, часы над дверью, полупустой стакан воды и камера на столе. Я поворачиваюсь, поглощая взглядом предметы. Все они могут что-то значить.
Или абсолютно ничего.
Не знаю, какую информацию мне стоит отсеивать, а какую запоминать. Может, если я засну, то завтра проснусь совершенно нормальным человеком?
— Я проголодалась, — говорит Чарли.
Она наблюдает за мной; волосы закрывают мне полный обзор на ее лицо. Она до неприличия красива. Не уверен, что я должен оценивать ее по таким параметрам. Все в ней пленяет, как последствия бури. Люди не должны наслаждаться разрушениями, на которые способна Матушка-природа, но мы все равно не можем отвести взгляда. Чарли —разруха, появившаяся в результате торнадо.
Откуда я это знаю?
У нее расчетливый взгляд. Я хочу схватить камеру и запечатлеть его. Что-то крутиться у меня в животе, как ленточный клубок, и я не уверен: это от голода, нервов или от стоящей передо мной девушки?
— Пошли вниз, — говорю я. Затем тянусь за рюкзачком и отдаю его ей. С комода беру камеру. — Поедим, пока будем рассматривать наши пожитки.
Она проходит вперед, замирая у каждой фотографии между моей комнатой и лестницей. По пути она проводит пальцами по моему лицу на каждом портрете. Только зря время теряет. Кто бы ни был на этих фото, это не я.