Отчего-то злюсь еще больше. Девушка мне незнакомая, я даже не успела ее рассмотреть, так быстро она последовала к выходу, но мне почему-то становится за нее обидно. Получается, он такой не только со мной, по сути навязанной сводной сестрой, но и с другими людьми. А друзья? Те, которые с ним постоянно сидят на обеде в столовой, они тоже подвергаются жгучей ненависти?
Стук в мою дверь едва не заставляет меня закричать. Не знаю, как сдерживаюсь, когда в комнату входит женщина средних лет. Мама познакомила меня с прислугой в доме, но их имена я запомнила плохо.
— Ужин готов. Мой рабочий день подошел к концу, так что я ухожу.
— А… вы говорили Стасу, что уходите?
— Он не интересуется такими вещами, — она пожимает плечами, а затем добавляет, понизив голос почти до шепота: — Мы стараемся лишний раз ему не надоедать.
Ну вот что он за человек, а? Если его даже прислуга боится трогать?
— Стас всегда таким был?
— О, думаю, вам лучше спросить об этом у Богдана Петровича, — отвечает испуганная женщина.
Киваю. Конечно, стоило предположить, что она ничего не скажет, хотя я надеялась выведать хоть крупицу информации. Спросить о Тане у Богдана Петровича кажется выше моих сил. Не представляю даже, как начать такой разговор. С каких слов? Да и стоит ли? Он ведь начнет расспрашивать, а если я признаюсь что просто хочу подружиться с его сыном, начнет давить уже на него, а это… это точно не пойдет на пользу нашему перемирию.
Прочтение написанных в университете конспектов занимает у меня несколько часов после чего я спускаюсь к ужину. Мама написала мне сообщение, чтобы не ждали их, так как они вернуться поздно. Тана, разумеется, не зову. Решаю, что он сам спустится. Должен же он проголодаться с обеда?
Тем не менее, даже после того, как стрелка часов переваливает десять, из его комнаты по-прежнему не доносится ни звука. Ловлю себя на том, что даже дышать перестаю и прислушиваюсь. Тишина.
Тан точно не оценит, но я все же встаю с кровати и следую на кухню. Разогреваю приготовленные умелыми руками прислуги блины с мясом, делаю чашку чая и поднимаюсь на второй этаж. У двери, которую не так давно нагло захлопнули перед моим носом, останавливаюсь. Убеждаю себя, что ничего хуже уже случившегося не произойдет. В худшем случае Тан пошлет меня еще раз. Разорвет всякую возможность наладить наши отношения и выбьет из меня жалость, что прямо сейчас толкает на отчаянный поступок.
Я стучусь в его дверь.
Снова.
На этот раз в своей одежде. Его толстовка осталась в моей комнате, но я обязательно скажу ему, что…
Щелчок замка в повисшей тишине дома звучит как взведенный курок у виска. Я вздрагиваю, но пути назад нет. Как только дверь открывается, решительно шагаю внутрь. Не собираюсь ждать, пока он выставит меня и снова не позволит вставить ни слова.
— Аккуратно, горячий чай. Кипяток, — говорю как можно громче.
Тан отступает. Отходит от двери, так что я могу беспрепятственно пройти внутрь комнаты. То, что он не ловит меня и не выставляет обратно в коридор — хороший знак.
— Я подумала, что ты тут голодный, — продолжаю тараторить в надежде заговорить его. — На добро отвечать добром, так ведь? — зачем-то спрашиваю и тут же добавляю: — Ты не подумай, я не навязываться, я просто принесла тебе поесть. Блинчики очень вкусные и чай только сделала. Без сахара. Сахар вот рядышком, на блюдечке, я просто не знала, как ты любишь.
Он молчит. Почему-то даже не двигается. В полумраке комнаты я едва могу различить выражение его лица, но вот шумное прерывистое дыхание режет слух.
— С тобой… все в порядке?
Из-за резко дрогнувших рук чашка немного съезжает с блюдца, разнося по комнате неприятное бряканье.
— Тан…
Я начинаю суетиться. Не знаю, куда деть этот дурацкий чай с блинами и не нахожу ничего лучше, как поставить все на стол.
— Ты плохо себя чувствуешь? Может…
Дальнейшие слова комом тормозят где-то в горле. Я не могу ни вдохнуть, ни что-либо сказать, потому что Тан резко разворачивает меня лицом к себе. Его пальцы неприятно впиваются в кожу плеч, и я дергаю ими, пытаясь получить освобождение.
— Серьезно? — спрашивает, сжимая еще сильнее, а затем встряхивает. — Ты, блядь, притащила горячий чай?
Я не успеваю ничего ответить, как он хватает чашку. Не за ручку, а прямо так обхватывает ту рукой и делает резкий глоток. Его начинает трясти крупной дрожью и меня рядом за компанию. Мурашки расползаются по всему телу, когда свет луны падает на его лицо, и я могу прочитать весь спектр эмоций — гнев, ужас, презрение, беспомощность, отчаяние. Эмоция сменяет одна другую, пока не останавливается на разочаровании. Я вижу ее проблески в его взгляде и лишь сильнее сжимаюсь, потому что уже понимаю, что сделала не так.