Глава 50
— Для чего это все? Даш, откуда столько ненависти? — мотаю головой, не понимая, как в этой хрупкой и на вид красивой девушке может помещаться столько черноты.
— Ты в курсе истории моего появления на свет? — вроде бы улыбается, но на лице холодная маска, а под ней, даже не хочу думать что.
Уже тот факт, то она организовала то жестокое нападение и говорит о нем спокойно, раскрывает ее как личность. Так дальше ничего хорошего я от нее не жду.
— В курсе разных версий, ту, что пропагандирует твоя мать, и другой, более реальной.
— Моя мать слабая, забитая, обделенная умишком женщина, — морщит нос.
Коробит, как она отзывается о собственной матери. После последних событий я зла на Елену. Но это не отменяет факта, как она любила Дашу, как оплакивала ее. Она слабая женщина, да, но она мать.
Я была лишена матери, воспитывалась с мачехой и для меня слово «мама» сродни святыни.
— Она тебя любит, — говорю глухо. Не знаю даже зачем, вряд ли для Даши это слово имеет хоть какое-то значение.
— Ой, толку, — отмахивается. — Она полюбила моего папашу. Слепо о нем горевала и отдала наши деньги в чужие лапы.
— Все из-за денег? — безразлично интересуюсь.
Меня уже сложно чем-то удивить.
— Не только, — поправляет челку. — Если ты думаешь, что моя жизнь была сахар, то очень сильно ошибаешься. Я родилась, не зная своего настоящего отца. А Ярослав — враг. Это именно он подсуетился, чтобы прибрать мамино наследство к рукам.
— А тебе с ним так плохо жилось? — выгибаю бровь. — Не думаю, что Ярослав бы тебя оставил без копейки в кармане.
— А зачем мне копейки? — трет переносицу.
— Эта троица, твой папаша, Ярослав, Степан влезли в нашу семью. Уничтожили ее и прибрали к рукам. Когда я росла, я постоянно слышала восторженные рассказы матери о моем отце. Как она его любила и как скорбит. В ее рассказах Степан был идеалом, едва ли не святым человеком. Ярослав меня не обижал, делал, все, что требуется. Но я не ощущала от него любви. Все расположение отчима доставалось Дену — его родному сыну. Я чувствовала себя чужой. Когда немного повзрослев, узнала от матери, что все, чем владеет Ярослав ее. Едва не сошла с ума. Как? Мы зависим от его милости? Выпрашиваем крохи? А ведь все принадлежит нам изначально! Но моя мамаша подписала какие-то документы по дурости, и ничего нельзя было вернуть. Думаешь, это стало для меня главным потрясением? Нет, — сама же отвечает на свой вопрос, грустно улыбнувшись. — Мне было восемнадцать, когда я подслушала разговор Ярослава с… моим отцом. Вот это было откровение. Отец, которого я считала давнишним мертвецом, оказался жив и здоров. Мне стоило немало усилий разыскать Степана. Тем более теперь его звали Стивен и он был гражданином другой страны. Но у меня получилось. Я шла на встречу, будучи вверенной, что он мне обрадуется. Строила планы, как мы отберем деньги моей семьи. А что в итоге? — ее глаза блестят.
Неужели она умеет плакать? Вряд ли…
— Он не принял тебя, — говорю уверенно. Я уже успела узнать, кто такой Степан.
— Если дословно, это прозвучало так: «Мне вообще по барабану кто ты такая». Я до сих пор в мелочах помню его презрительный взгляд. Степан сказал, что все нужное вернет сам. А мне лучше не путаться под ногами. Потому как он меня затопчет. Я никто. Малолетка, не пригодная ни для чего. А то, что он меня когда-то зачал — досадное недоразумение. По документам Ярослав мой отец, и мне следует забыть, что про существование Степана. Наверное, такого сильно потрясения я никогда не испытывала. Да, Степану тоже изрядно поломали жизнь. Но я-то в чем виновата? Я его дочь, тоже пострадала! — она говорит эмоционально. Вскакивает со стула и начинает ходить из угла в угол. — Он знал! С Самого начала знал, что моя мать беременна! Знал, и что меня воспитывает вор, подставивший его, и он ничего, абсолютно ничего не предпринял. Он просто забыл о моем существовании. Просто вычеркнул меня! Свою дочь! Ту, что могла стать его правой рукой! Которая бы помогла отомстить и расквитаться со всеми! До его уничтожающих слов, я готова была сделать что угодно. Я хотела быть с отцом! Я так к нему тянулась!
По ее щекам льются крупные слезы. Она не вытирает их, не обращает внимания. Долго смотрит в пустоту. А потом говорит голосом, пропитанным ненавистью: