Или Голубь вообще не со Стрельцовым столько беседовал? Может, его визит уложился минут в десять, да-да, нет-нет. А после этого уже мог зайти кто угодно. Но от Стрельцова или еще от кого-то — неважно — Виктор Петрович должен был услышать что-то очень серьезное. В конце концов, вместо того, чтобы отмечать с любимой женщиной годовщину встречи, нежный муж надирается в одиночку и идет гулять к обрыву.
В одиночку! Значит, какую-то гадость рассказали про эту самую женщину? Но кто? Стрельцов? Еще один гость?
А по времени? Я проходила мимо их окон самое раннее в половине девятого. Виктор, насколько я успела заметить, был еще вполне трезвый. Даже если Стрельцов появился сразу после этого... В половине двенадцатого я уже наткнулась на тело. Голубь — мужик крепкий, за столь короткое время до полного нестояния накушаться сложно. Разве только в соответствующей компании или специально. Но с такими способностями надо в цирке выступать.
Во-вторых. Обрыв огорожен весьма тщательно. И я решительно не могу понять — как Голубь ухитрился с него сверзиться? То есть, если постараться, то все можно, но ведь надо же постараться…
Так. А почему обязательно должен был кто-то заходить? Мог быть телефонный звонок, внутренний или сотовый, а может, в том коттедже и на город выход есть. Черт! У кого бы спросить? Как вообще звонки фиксируются?
И где, в конце концов, эта чертова машина? Не могла же я ее не заметить. Ей-богу, пока сижу, ни одного уазика сюда не заруливало. В десяти метрах, даже насмерть задумавшись, не прозеваешь. А может, я просто время перепутала, может, машина «в двадцать», а не в «восемнадцать»? По этому дурному телефону могла и не расслышать. Хорошо хоть солнышко уже вниз пошло. В середине дня я бы тут и полчаса не высидела, даже под деревьями шпарит, как на сковородке.
Ладно, подождем, подумаем.
В-третьих, пустяк. То, что говорила Тина про свое участие — точнее, неучастие в делах, — не связывается с Санечкиным рассказом. Это, впрочем, объяснить нетрудно: с чего бы ей передо мной исповедаться — раз, хотелось поплакаться и выглядеть такой беспомощной и несчастной — два. Очень понятно. Может, и остальные несообразности объяснятся так же элементарно. К примеру, позвонили Голубю из вендиспансера, извини, дядя, но у тебя СПИД. Ага, прокомментировала я сама себя, из вендиспансера или уж прямо из лепрозория. Причем, что интереснее всего, на ночь глядя. В такое время официальные лица не звонят, только знакомые… Пришел тот же Бардин и...
Нет, в бизнес-дебри лучше не соваться, ничего я про них не знаю и такого напредполагаю, что весь город смеяться будет. Или свихнусь на этой почве. И так уже, похоже, мания преследования начинается: так и кажется, что кто-то в спину смотрит. Или не кажется?
Ага! За самым дальним столиком, метрах в десяти от остальных, сидел, если мне не изменили глаза, Максим — тот самый охранник из «Прибрежного», которого Коля взял с собой осматривать труп. Я кивнула ему — Максиму, а не трупу, конечно, — он улыбнулся и подошел ко мне.
— Привет! Как самочувствие?
— Ты в городе? — ничего более идиотского я, естественно, спросить не могла. Нет, он не в городе, и я разговариваю с привидением. И почему-то «на ты». Максим, однако, принял это как должное.
— У меня выходной, — коротко пояснил он и предложил. — Машина будет через час, если ты никого не ждешь, может, пересядешь за наш столик?
— За ваш? — у меня точно что-то с глазами, столик стоял совершенно пустой.
— Я тут с одной старой знакомой, очень удачно, что мы тебя встретили, надо бы поговорить. Лучше здесь, чем в «Прибрежном».
Я забрала сумку, чашку с кофе и послушно отправилась за ним.
— Видишь ли, Рита… Сложилась очень неприятная ситуация, и журналист может оказаться, ну...
— Понятно, полезным. Надо к чему-то привлечь внимание общественности?
— Я не знаю, — как-то непонятно ответил Максим. — Сейчас вернется Марина, — к нашему столику подходила тоненькая светловолосая девушка лет, наверное, восемнадцати. — А, вот и ты. Это Рита, а это как раз Марина, — мы мило улыбнулись друг другу. — Мы вместе учились, сейчас она судмедэксперт.
Я ошарашенно поглядела на Максима, на девочку, опять на него. Бред!
— Максим, ты меня разыгрываешь! Хотя извини, чушь несу, просто обалдела от контраста.
— Да ничего, я привыкла, — Марина улыбнулась. — Во-первых, мне двадцать восемь лет, во-вторых, я действительно судмедэксперт. К вам в «Прибрежный» выезжала как раз я, и труп мой, ну, то есть, не мой, — она смешалась. — Я даже не знала, что Максим там работает...
— Ты не отвлекайся, — перебил ее Максим, — времени у нас не так много, а решить что-то надо.
— Погодите-погодите, — вмешалась я, — Голубь что, не сам свалился? Или вообще не свалился?
— Да свалиться-то он свалился, — Марина отбросила мешавшие волосы. — Множественные ссадины, перелом плечевой кости, тяжелый вывих тазобедренного сустава — с этим все в порядке... Вполне типичные повреждения. Только умер он не от этого, ни одна из травм не была смертельной.
— Может, шок от удара?
— Нет, — Марина покачала головой, вздохнула... — Он умер от отравления метиловым спиртом.
— Ясно, — выдавила я. И подумала, что это многое ставит на свои места. И почему вдруг «надрался» вместо того, чтобы с любимой общаться, и как с обрыва слетел. Да сослепу!
Древесный, он же метиловый спирт — это, братцы, така-ая штука... Во время оно на всяко-разных производствах его, бывало, с похмелья по недомыслию употребляли. Пьянеют с него практически так же, как с обычного, может, немного быстрее, но вот последствия... Усваиваясь организмом, метанол превращается во всякую гадость типа формальдегида, того самого, которым препараты «спиртуют», и вызывает через небольшое время слепоту, и вскоре после этого смерть. А опасная доза, помнится, невелика — не то сто, не то сто пятьдесят граммов — для русского человека пустяк. И не так еще давно попадалась левая водка, из метилового спирта изготовленная... Я искренне посочувствовала:
— Вот не повезло мужику, надо же так нарваться, давно про подобные случаи не упоминали.
— Это не случай, — твердо возразила Марина. — Во-первых, бутылка от «Дионы». Фирма старая, известная, с ними такого случиться просто не может. Кстати, и состав. Я у коллег спросила и, не вдаваясь в технические подробности, могу сказать, что фабричная перцовка от домашней отличается достаточно сильно. Здесь был явный самопал. А главное, на бутылке обозначены сорок пять градусов, а внутри все семьдесят. Даже если это подделка, я не очень верю, что можно так промахнуться. И еще. Фальшивки не выпускают по одной бутылке, значит, партия, значит, должны быть еще случаи отравления. Я лично обзвонила сегодня все токсикологические отделения города — ничего подобного.
— Весело... — Я задумалась. — Значит, кто-то, кто имел на Голубя очень большой зуб, подсунул — полечиться — бутылку перцовки... Стоп. А как же Тина? Она же сказала, что они пили вместе. Хотя... сказать можно, что угодно. Я видела, как они сидели, как пили — не видела.
— Катюша видела, — вмешался Макс. — Ее попросили пару лимонов принести. Точнее, она не видела, а слышала. Принесла лимоны, а Голубь как раз предложил: «Еще полечимся или хватит?» Тина отказалась, тогда он сказал, что тоже сейчас не будет, а выпьет попозже. Попросил ее подождать, ему с кем-то поговорить надо было, а она сказала, что в баре будет, стрелки покидает. Ну дартс то есть.
— Та-ак. Марина, если они ее, перцовку эту, вместе пили, то как...
— Бред какой-то! — Марина затрясла головой, волосы рассыпались соломой, она нетерпеливо отбросила их назад. — То есть теоретически... Если выпила она чуть-чуть, и после этого добавила примерно бутылку водки... Только сразу, чтобы заблокировать ферменты, разлагающие... ладно, это уже технические подробности. Очень неправдоподобно...
— Я не думаю, что она выпила бутылку водки, — опять вмешался Максим. — Надо бы у Олега спросить, он на баре стоял, но что-то не верится. Она же не пьет почти!