Крошечный призрак убитого дива медленно плыл по воздуху к поджидавшему его чародею, отчаянно размахивая руками и ногами, разевая пасть в беззвучном вопле — однако дара речи он был лишен.
Маг откупорил бутылочку, и продолжавшего отчаянно, но неслышимо вопить призрака тотчас втянуло внутрь. Чародей мгновенно заткнул горлышко пробкой. Торопливо накинул цепочку на шею, лихорадочно, словно кто-то мог увидеть и отобрать, запихал скляницу под одежду, ближе к телу. И не оглядываясь пошел прочь. Из всех богатств болотного дива он взял с собой один только детский череп.
— Ну что, получилось, сочинитель? — пробормотал человек сам себе под нос — Получилось, получилось. Чуть небу душу не отдал, но получилось. Кой-чего еще помнишь, щелкопер, бумагомарака…
…Вымершая топь осталась позади. Чародей выбрался на сухой, поросший мачтовыми соснами увал. Смрад болота, уродливые мертвые стволы — все за спиной. Здесь воздух пронзали солнечные копья, звенели насекомые, без устали трудились муравьи, пламенели шляпки сыроежек, и белки гонялись друг за другом по широким верховым путям в сплетающихся кронах.
Чародей обессиленно замер, опустившись — почти что рухнув — у корней вознесшейся чуть ли не к самому небу сосны. Содрал промокший плащ, швырнул в сторону, не потрудившись даже разложить для просушки. Лицо мага казалось болезненно-бледным, под глазами легли синюшные тени. Веки смежились.
— Ким! Ким, брат-в-духе, очнись!
Над магом нависла широкая грудь кентавра.
— Ты зачем меня пугаешь? — напустился он на человека. — Нельзя меня так пугать! Мы, кентавры, существа с обостренными чувствами, при виде брата-в-духе, пребывающего без сознания, у меня…
— Давай выбираться отсюда, — перебил кентавра человек по имени Ким, но тот даже не думал останавливаться.
— У меня случилась заледенел ость мыслей и чувств, я испытал великий страх, нарушивший мои размышления, а размышлял я, должен тебе сказать, как раз о роли одеяния в образе жизни моих сородичей и пришел к выводу, что…
— Давай выбираться. — Маг едва смог выговорить эти слова.
Кентавр с недовольной миной опустился на колени, не переставая бормотать:
— …Что одежда есть отражение внутреннего содержания, кое у нас, кентавров, следует за путями ветров и вод, и не остается в покое, и потому, дабы соответствовать…
— И споспешествовать. — Человек не без труда забрался в седло. — Поторопись, брат, очень тебя прошу.
— А, гм, что мне за это будет? — Кентавр потрусил вперед, искательно глядя на седока.
— Если удачно продадим балладу об этом диве, то новый камзол. — По лицу человека невозможно было понять, лжет он или говорит правду.
— С эвбейским кружевом? — немедленно поинтересовался кентавр, несколько ускоряя бег. — Надо непременно с эвбейским, у анфельских примитивное плетение, а мода…
— С эвбейским кружевом и оторочкой из меха яху. — Наездник слабо улыбнулся.
— Да, да, совершенно верно, — зачастил кентавр, оборачиваясь и невольно замедляя бег, — оторочка придаст завершенность всему ансамблю. Тона окраса следует выдержать…
— Скачи, — несколько более резко бросил человек. — Пожалуйста.
— Ну вот, уж и слова сказать нельзя! — обиделся кентавр. — Рот затыкают, обрывают…
Правда, поскакал он быстро. Так быстро, что лес словно рушился за их спинами.
— Но, брат-в-духе, почему ты говорил о продаже баллады? Разве у болотника не нашлось золота?
— Конечно, нашлось. Однако я слишком хорошо помню истории тех, кто польстился на это золото. Настоящие охотники за нечистью: ловкие, умелые и упорные. Мечом могли разрубить муху в полете. Шестеро купились на богатство и все погибли, не пережив дива и на девять недель. Погибали нелепо: трезвенник вдруг напивался допьяна и тонул в канаве, где воды по пояс; домосед вдруг отправлялся в странствие и попадал в ураган; третий утонул на попавшем в шторм корабле; четвертый оступился на дороге и его переехала повозка, груженная камнями; пятый… пятый, примерный семьянин, если не ошибаюсь, тоже ни с того ни с сего потащился в бордель, где подхватил дурную болезнь, от которой и скончался; шестой женился, на третий день после свадьбы застал жену в постели с разносчиком лепешек, зарубил обоих, после чего покончил с собой. И все они, все как один забрали золото болотника.
— Гм… — Кентавр выглядел обескураженным. — Не знал. Неужели никто из магов не озаботился снятием проклятия?
— Не знаю, — отозвался человек. — Не интересовался. Во всяком случае, предпочитаю не испытывать этого на себе. Я продам балладу. Труппа Сакки поставит ее на императорской сцене. Сборы гарантированы.
— Все равно не понимаю, — проворчал кентавр, бойко скача по лесной тропе. Она постепенно расширялась, мало-помалу становясь пусть узкой, но уже настоящей дорогой. — Почему надо было лезть самому? Расспросил бы охотников, следопытов, тех же ловцов, к примеру.
— Когда-то я ведь тоже учился магии, — пожал плечами наездник. — Не достиг никаких особых высот, но память не подводит. А иногда, прежде чем писать что-то… желательно пережить это самому.
— И только? — подозрительно осведомился кентавр. — Ты ничего не скрываешь от меня, брат-в-духе?
— Я охраняю твой покой и сон, — криво усмехнулся чародей. — Знаешь, новое переживание. Очень увлекательно.
— Ты что-то там сделал! — взвизгнул кентавр. — Сделал, и мне не говоришь! А если нас теперь проклянут? Сглазят? Если явятся другие дивы, или кокулыцики, или… Как ты можешь поступать настолько безответственно! Ты обо мне совершенно не думаешь, все о себе, только о себе, о своих дурацких книжонках!.. А нас теперь могут…
Кентавр разорялся еще долго. Хорошо еще, что не останавливал свой бег.
Человек слушал, устало прикрыв глаза. Не возражал. Спорить тут было бессмысленно.
Меж тем узкая и петлистая лесная дорожка влилась в широкий, наезженный тракт. Кентавр пошел веселее, не переставая визгливо бранить наездника за неосторожность, самонадеянность, неспособность заботиться о других и тому подобные прегрешения.
По дороге им встречалось немало люда. Как, впрочем, и не-люда. Торный тракт вел к густонаселенным краям. Корбулон успевал снисходительно поприветствовать изредка попадавшихся собратьев, просто и бедно одетых кентавров, с завистью взиравших на щегольский дублет столичного гостя. Девушкам-кентаврихам, особенно молоденьким и хорошеньким, Корбулон залихватски подмигивал, норовил подскакать поближе, похлопать по крупу.
Хватало на тракте и обычных лошадей, запряженных в телеги, хватало всадников — их Корбулон надменно игнорировал. Могучий кентавр летел стрелой, и ночной сумрак не успел еще сгуститься окончательно, когда перед путниками появился внушительный островерхий тын, окружавший селение.
Ворота уже закрывались, но Корбулона с его наездником пропустили безо всяких разговоров. Впереди ласково светились огни трактира, где-то слева, невдалеке, в темноте, журчала вода, высыпали звезды, и человек на спине кентавра вздохнул с облегчением, устало поднимая голову и вглядываясь в рисунок с детства знакомых созвездий.
Он устал. От дороги, от нескончаемой болтовни Корбулона, который сейчас конечно же потребует своей доли, чтобы отправиться бражничать с другими кентаврами, хвастаясь перед ними своей столичной справой и дорогими обновками. Хотелось просто сесть в одиночестве в темный угол, вытянуть ноги, спросить кружку горячего духовитого травяного чаю и замереть так, бездумно глядя или на пламя в камине, или на мерцающие огоньки звезд в вышине. Хорошо б, конечно, чтобы на плечо легла тонкая и нежная рука — той, которая понимает, но на это рассчитывать уже не приходилось. Медленно складывались строчки продажной баллады, где конечно же див предстанет жутким клыкастым чудовищем, похитителем принцесс и честных селянок, осквернителем могил, убийцей и пожирателем детей. Публика не шибко любит, когда у «врага» находится своя правда.