Хайт убрал руки от головы.
— Вы продлили мою личность? Сделали меня бессмертным?
— Ну почему бессмертным, — вдруг смутился Федерико. — Вы можете стереть себя в любой момент, босс… как вам угодно! Но мы подумали, что вам захочется жить… это беспрецедентно!
«Да он подумал, что я недоволен, — удивился Хайт. — Мой голос звучит недовольно… как обычно в таких случаях». Режиссёр попытался понять: а что на самом деле он ощущает?
…не получилось.
А сам Федерико уже немолод, подумалось Хайту. Я никогда не видел его вне сети; а теперь знаю — ему шестьдесят три. Тридцать лет по пути, лучший друг… решился даже на рискованный эксперимент, чтобы помочь. Ведь никто никогда до этого не… хватит.
Хайт сел. Поднялся. Поцеловал рыдающую за маской жену; обнял детей. Как делал стандартно, с вероятностью в 87,7 %.
Нет — никаких стандартно. Просто как всегда.
«Смешно, — подумалось ему. — А я-то считал, что, если это сделать, программа будет вытворять от моего имени всякую дичь. А я ведь теперь сам программа и прекрасно всё контролирую. Я умер — и вот он я. Я остался собой. Господи, спаси технический прогресс».
И совсем ничего страшного.
Только дивная вечная жизнь.
Хайт рассмеялся от облегчения и закружил жену в счастливом танце.
— Дорогой, ты готов?
— Минутку, — ответил Хайт, дополняя свою структуру информацией о свежих сплетнях. Секунду он выглядел прежним. Затем в режиссёре словно нажали на переключатель: он прямо-таки просиял улыбкой, словно вспомнил о чём-то приятном, и поинтересовался: — Побрызгалась ли ты духами от «Супер и Ко» — духами для светских дам?
— Побрызгалась, побрызгалась, — терпеливо отвечала жена. — Идём. Как я тебе?
— Отлично выглядишь сегодня! — продолжал муж; затем переключатель в нём перевели в прежнее положение: брови опустились, у рта вновь образовались жёсткие складки.
Супруги специально остановились у входа, чтобы, против своего обыкновения, Хайт сделал фото себя и жены на фоне вывески «Зрелищ». Когда вошли, долго здоровался с администратором: то оба на одной ноге попрыгают, то кулаками стукнутся, то подошвы ботинок друг к другу приложат и выкрикивают: «Фабрика зрелищ — лучшее место для досуга!». Ленни закрыла лицо руками: она знала, что где-то сейчас работает камера и что остановить это она не в силах.
Жена Хайта могла бы списать это на чудачества старика, вновь обретшего тело. Но проблема была совсем иного сорта.
Не так давно к ней приходили вежливые люди. Рекламщики, как она поняла. Из той компании, с которой при жизни сотрудничал Хайт. Предложили колоссальную сумму за разрешение вмешаться в программу, в которой была записана личность её мужа, и кое-что подправить. «Ему об этом говорить необязательно, вы понимаете». Ленни этого допустить не могла и со скандалом, который потом ярко осветили в прессе, выгнала их.
Рекламщики не расстроились. Они были вежливы и смеялись, когда Федерико уводил их.
Теперь она знала, почему.
«А сколько их ещё? Каких-нибудь служб безопасности, пиар-агентств, которым нужна «мёртвая душа», покупающая и рекламирующая товар, шпионящая и говорящая то, что нужно им? Сколько ещё изменений они внесут? Да и ладно бы какого-нибудь нищего взяли… Но за что они так именно с моим мужем, великим, гениальным, в конце концов, другом для них всех? — безнадёжно думала Ленни, глядя на радостно пляшущую оболочку, когда-то бывшую тем, кого она так сильно любила. — По-хорошему, отключить бы его…»
Ленни думала об этом не в первый раз.
Но она знала: рука не поднимется.
И все они это тоже знали.