38. Одной из разновидностей обсценной (от лат. оbscenus – непристойный) лексики в русском языке является мат.
Лететь, хвала Всевышнему, далеко не пришлось. Посадочный аэродром находился прямо под окном вылета. И это – несомненный плюс. Вторым положительным фактором было то, что окно это располагалось на первом этаже. Третьим плюсом оказалась посадочная полоса, щедро присыпанная слоем песка, который не израсходовали при ремонте гимназии. И последним положительным аспектом был мой сработавший доспех духа.
Но были и отрицательные моменты, два из которых с тревогой выглядывали сейчас из пострадавшего окна.
Но не это было самым неприятным. Наиболее досадным было то, что ночью прошёл сильный дождь. И весь песок, в который я неосторожно шлёпнулся спиной, был им пропитан, как невыжатая кухонная губка после окончания мытья посуды.
Поэтому вся, выдавленная моим телом вода, мало того, что намочила мои тылы, так ещё и обильно оросила фронт, особенно в том месте, где у средневековых рыцарей располагался гульфик.
Нехорошие для моего самолюбия ассоциации подтвердили смешки и тычки пальцами одного из двух минусов, сменившие собой былую тревогу за им же содеянное:
– Ты смотри, Маринка, работает твоя пушка. Да ещё так эффективно, что получаются зассанцы.
А вот это точно было лишним!
– Ну, с-с-сука, погоди! – выплюнул я попавшую в рот воду, имея ввиду потерявшую все берега зайку.
Перевернувшись, чтобы дождевая влага равномерно распределилась по одежде, я поднялся и направился ко входу в женское общежитие. Не лезть же в окно, хоть и к девушкам, но отнюдь не любимым, а совсем даже наоборот! Ещё щелбанов получу как от них, так и от других девчонок, начавших высовываться из-за спины зарвавшейся дурочки!
На подходе к цели из распахнувшейся парадной мне навстречу выбежала встревоженная Лада, которая, разглядев что-то на моём лице, развернулась и застыла в дверях, изображая собой пятиконечную звезду и что-то крича.
Улыбнувшись девушке, бесполезно старающейся что-то донести сквозь гул в ушах до моего закуклившегося сознания, я поднял руками почти невесомую преграду и, поцеловав её в носик, переставил себе за спину.
В коридоре общежития от меня тоже шарахались, хотя я не переставал мило улыбаться всем встреченным девчонкам.
В столовой почти никого не оказалось. Только повара попрятались за стеклянными витринами на своей части зала да несколько зевак почему-то вдоль стен осторожно пробирались к выходу, но тотчас же замерли, увидев меня на пороге нашей общей трапезной.
– Все дамы, на выход! – прорычало что-то вместо меня, сделавшего несколько шагов вперёд, освобождая перекрытый было проход.
И всех застывших до этого девочек словно ветром сдуло: те, кто помладше, облачённые в гимназическую униформу, просочились между мной и стенами столовой, а те, что постарше, обряженные в белые поварские кители, покинули зал через свой, доступный только для них выход.
– Тебя я тоже не держу, – кивнул я головой замершей посреди зала Покровской Марине.
Пожав плечами, и, не обращая больше внимания на подругу старосты, не спешащую воспользоваться моей добротой, я уставился на так и оставшуюся стоять около окна старосту, улыбнувшись ещё приветливее:
– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!
И сделал шаг по направлению к моей обидчице.
– Стой, не подходи! – прокричала мелькающая перед глазами Покровская, размахивающая руками и пыхтящая, как беременный ёжик.
«Почему беременный, да ещё ежик?» – удивилась какая-то часть меня. Но оставшись без ответа, озадаченно замолкла.
Чего хотела добиться Покровская своей пантомимой, я не знаю. Что-то вроде бы щекотало мои рёбра после махов её рук и прикольных хеканий, похожих на выдохи теннисисток на корте Уимблдона. Но только мне было не до них. Я увидел цель и шёл к ней, не замечая никаких препятствий.
Даже хук, прилетевший от неугомонной одноклассницы, заставил лишь слегка дёрнуться мою голову. «Ха! Да я настоящий терминатор!» – снова вылезла на свет частица моего я, оставившая в покое бедного ёжика. – «Что там мой прообраз сделал с Сарой Коннор?»
Реагируя на замелькавшие в ушибленной голове неприличные картинки, мой внутренний критик завопил, что разумная машина не может быть такой жестокой по отношению к другим разумным существам.
«Так то к разумным!» – подумалось мне, глядя на скачущую передо мной Марину, изображающую толи Брюса Ли, толи Чака Норриса, а может даже Джеки Чана.
«Чего ж тебе ещё надо, собака?» – удивлялся я, аккуратно стреноживая двумя стульями (ух ты, я и так умею?) брыкающуюся изо всех сил каратистку. Не подумайте, что я хотел как-то оскорбить девушку. Просто очень люблю советские кинокомедии, и Иван Васильевич, меняющий свою профессию – одна из моих самых любимых.
«Ох, боярыня, красотою лепа, червлёна губами, бровьми союзна!» – размышлял я, избавившись от последнего препятствия и медленно приближаясь к твёрдо смотрящей в мои глаза Опаловой, что ещё раньше Покровской перестала махать руками и бесполезно сотрясать нагревшийся в столовой воздух. – «Чего ж ты ко мне привязалась? Что мне с тобой сейчас делать? Не бить же кулаками? Всё моё воспитание протестует против такого варварства. Но воспитать тебя, всё же, как-то надо!»
«Надо, Федя, надо!» – пришла мне в голову удачная, как показалось, идея, позаимствованная у известного всему Советскому Союзу Шурика. – «Раз не удосужились родители, то кто-то должен взять на себя их обязанности!»
И, глядя в округляющиеся девичьи глаза, стал расстёгивать ремень на брюках.
О чем подумала начинающая паниковать староста, и чем это всё могло закончиться, я не знаю, так как исполнению воспитательной функции помешало что-то мягкое, но, тем не менее, довольно увесистое, прилетевшее к моему затылку.
– Ну, это не честно! – проговорил я, обернувшись к физкультурнице, держащей в руках обломки столовского стула, ведь секунду назад за моей спиной никого, кроме брыкающейся на полу Покровской не было. – Я так не играю!
И ласковая темнота неторопливо обволокла моё угасшее от женского коварства сознание.
***
– Бл…ь! – зарычала на облегчённо выдохнувших девушек Говорова, высвобождая одну из них из плена хитро сплетённых ножек стульев. – И это в день приезда государыни! Другого времени найти не могли?
– Да он сам … – попыталась было оправдаться староста.
– Молчать, ёб твою м… ! – спохватилась наставница, разозлившись ещё больше от невозможности свободно высказать всё, что она думает о случившемся и его непосредственных участниках. – Быстро подняли нашего дебошира и бегом вместе с ним в медпункт. И пусть в ваши головы даже мимолётом не залетит мысль, несколько раз «случайно» уронить его по пути – сдохнете на беговой дорожке и тренажёрах!
– Форму парня лично выстирать, высушить, выгладить и занести в медблок! У вас математика сейчас? Можете на неё не идти – учительницу я предупрежу. – добавила женщина в спины медленно ковыляющих из столовой обременённых бесчувственной ношей девушек. – И чего непонятного в слове бегом? Бегом, я сказала!
– А ты начинай наводить тут порядок, – обратилась Ольга Станиславовна к показавшейся в дверях Ладе после простимулированного командным рыком удаления тройки хулиганов. – А я верну поваров на их рабочие места. А заодно разберусь, почему в столовой не было дежурного учителя. И спасибо за то, что вовремя меня позвала.
***
Очнулся я от чувства дикого голода внутри, характерного аромата медицинского помещения снаружи и присутствия минимум двух женских организмов рядом с собой. О том, что организмы женские, кроме тембра звучащих голосов говорило и содержание их беседы. Как можно уже минут десять без умолку говорить и не сказать ничего существенного?