А с другой стороны получается, что я не потерял никого из своих родных и близких, друзей и одноклассников. И вылечившись снова смогу с ними встретиться, обнять, поговорить и обязательно рассказать о своих воображённых приключениях. А может даже, как Булычёв, написать о них книгу! Ведь меня обязательно вылечат? Иначе не может быть, поскольку наша советская медицина — самая передовая медицина в мире!
Но такова ли ситуация, какой я её себе только что вообразил, на самом деле? Ведь сейчас, как и в прошлый (не знаю уже — реальный или вымышленный) раз, никого из моей семьи или друзей рядом со мной в палате не было. Или я просто их не слышу? Хотя не думаю, что мои мама или папа позволили бы вот так беспардонно проводить экскурсии по осмотру их родного сына. А живы ли они вообще? Ведь авария на нашей станции, как сказал невидимый доктор, всё-таки была. А ещё он говорил не о моих родителях, а о родных, которыми вполне могут оказаться многочисленные дяди и тёти.
Рой мыслей, заметавшихся в моей голове, принёс только усиление боли ней.
После последних слов врача что-то коснулось моего правого века:
— Как видите, зрачок пациента на свет не реагирует. Болевые рефлексы тоже отсутствуют.
Мало мне было раскалывающей череп головной боли, так этот садист меня ещё и ущипнул.
«Я явно поспешил присвоить ему статус умного!» — было последней моей мыслью, после которой я снова начал быстро проваливаться в беспамятство.
Когда мужской голос, сопровождаемый шорканьем многочисленной обуви по деревянному полу, стал удаляться в направлении выхода, я ещё успел разобрать:
— Ладно, здесь мы закончили. Дальше нас ждёт отделение радионейрохирургии.
***
Второй раз я очнулся от явного присутствия ещё одного человеческого организма рядом с моей неподвижной тушкой. Прислушавшись к своим внутренним ощущениям, я понял, что голова совсем не болит, уши хорошо слышат, живот радостно бурчит, а то, что пониже его, вовсю беззастенчиво бодрствует. Хотя остальное тело по-прежнему не то, что стоять, элементарно пошевелиться пока не может.
А мой нос и приятные ощущения от прикосновений нежных рук к остальному вполне чувствительному телу подсказывают, что заботливо укутывающий меня одеялом организм — женский, а если точнее — девичий. И этот организм приглушенно и вроде как смущённо почему-то подхихикивает. А ещё запах от него доносится какой-то знакомый, можно даже сказать родной. Мне явно не единожды приходилось обонять его за последние полгода — год своей короткой, но такой неординарной и насыщенной сюрпризами жизни.
«Да это же жасмин!» — наконец-то мне удалось идентифицировать ощущаемый носовыми рецепторами аромат.
— Лада! — обрадованно и одновременно облегченно вырвалось из моих сильно пересушенных после сна губ, а в голове молниеносно пронеслись воспоминания о только что пережитом кошмаре.
Копошение возле меня на миг прекратилось, после чего раздался громкий возмущённый вопль:
— Какая Лада? Мало мне было непонятной японки, по которой кое-кто тут вовсю пускал слюни, теперь какая-то новая девка!
От неожиданности я даже сумел открыть правый глаз. Передо мной, уперев руки в бока, и дыша, словно разъярённый бык, стояла Анька Бахметьева и с негодованием смотрела в мои, несомненно, бесстыжие по её мнению глаза (точнее один глаз). Как ни странно, но с её мнением я сейчас был полностью согласен.
— Привет, Анька! Откуда ты здесь взялась? — не нашёл я ничего лучшего, чем тот час же прояснить для себя ситуацию, усиленно шевеля при этом единственным заработавшим у меня оптическим датчиком.
Лежал я, укрытый тонким цветным одеялом, в мягкой кровати с невысоким металлическим ограждением по бокам. Бежевые стены и белый потолок медицинской палаты освещались солнечным светом, проникающим сквозь неплотно закрытые шторы, создавая радужный ореол вокруг моей знакомой одноклассницы, в гневе метающейся по палате.
Судя по потокам восходящего воздуха, струившимся вокруг мгновенно дошедшей до точки кипения девушки, вопрос оказался не совсем удачным. И я решил несколько исправить ситуацию:
— А что ты тут делаешь?
Моя попытка явно провалилась.
— Убиваю одного неисправимого и бессовестного развратника! — донёсся до меня яростный ответ, после которого в меня полетела подушка, подхваченная с пустующей соседней кровати и посланная в цель рукой скорой на расправу темпераментной девчонки.
Наверное, не зря говорят, что снайпером может быть человек хладнокровный и терпеливый. Слава Богу, что Анька таким не является. Иначе посланная со всей дури, тяжеленная для моего теперешнего состояния подушка, имела все шансы прервать бренное существование одного неплохого, в общем-то, парня в этом несовершенном подлунном мире. Ведь никаких шансов увернуться от пущенного мягкого, но весьма весомого на вид снаряда, учитывая полную неподвижность мишени, у меня не было.
А так, пролетев половину палаты, пуховое или ватное изделие со всего размаху шлёпнулось в закрывающие окно шторы, которые, колыхнувшись от столь варварского на них воздействия, открыли путь безжалостному солнечному лучу, метко угодившему в так неосторожно распахнутый от удивления глаз. Снова вернув меня неожиданно сильной вспышкой боли в тёмное царство беспамятства.
***
В чувство меня привёл луч миниатюрного фонарика, ударивший на этот раз для разнообразия в мой левый глаз. Дернувшись от пронзившей глазное яблоко боли и коротко, но ёмко выразившись на самом могучем в мире наречии, я невольно испугал чернокожую врачиху или, может быть, медсестру, которая пыталась что-то у меня там высмотреть.
Отпрыгнув на два метра в сторону, женщина выронила из рук свой пыточный инструмент, который весело зазвенев металлическим корпусом, укатился куда-то под кровать.
— What the fuck? — донеслось до меня от испуганной и слегка взбешённой «шоколадки».
«Полностью согласен!» — пронеслось в моей голове, в который раз не понимающей где она находится и что вокруг неё творится. Что — кому-то не понравился первый вариант с советской больницей, и, после некоторых раздумий, он решил переместить меня в клинику американскую?
О том, что я непостижимым образом пересёк океан, говорили не только невнятный английский язык и цвет кожи, неприсущий всем коренным гражданам Советского Союза, но и миниатюрный звёздно-полосатый флажок, изображённый на наплечном шевроне больничной униформы невысокой, но очень полной женщины. Не знаю даже, как с таким лишним весом она за неполную секунду смогла отпрыгнуть от меня на немаленькое расстояние.
"Mary Bridge Children’s WIC — Eatonville"8 — стилизованная круговая надпись обрамляла так нелюбимый мною флаг, своим видом напоминающий наши советские матрасы.
8. Оздоровительный центр города Итонвилл, графства Пирс, штата Вашингтон, США.
Что ещё не менее экспрессивного хотела мне сообщить темнокожая леди, наполнившая воздухом свою в прямом смысле выдающуюся вперёд грудь, я не знаю, да и всё равно понял бы, дай Бог, одно или несколько английских слов. Но именно в этот момент дверь за её спиной с мелодичным звуком отворилась, и к нам в палату проникло ещё одно лицо женской наружности, куда более приятной моему мужскому взгляду.
Новая посетительница оказалась также невысокой и лишь слегка на мой вкус полноватой женщиной в очках-авиаторах, одетой в серый брючный костюм и белую блузку, видневшуюся из-под накинутого поверх медицинского халата. Яркая помада на губах, подобранный под неё лак на ногтях, стянутый какой-то тряпкой хвост рыжих волос гармонично дополняли образ вошедшей в палату белокожей дамы. "Karen Baffin. Texas Medical Center, Institute of Genomics. Houston. USA«9 — сообщал всем желающим с ним ознакомиться бейджик, уютно устроившийся на её красивой груди.