«Подобно тому, как вздыхающий ветер восьмислойные тучи небес раздувает, как мглу утреннюю с мглой вечерней развевает ветр утренний с ветром вечерним; подобно тому, как громадный корабль, стоящий в громадном заливе, отвязавши у носа, отпустивши корму,
толкая, пускают в великую моря равнину;
подобно тому, как деревья густые, что в далях,
сносятся с корня
топорами калеными,
топорами проворными, — оставшихся прегрешений не будет:
они снимутся и очистятся».
Но параллельно с изучением памятников, а может быть даже предпочтительнее, определилась и другая линия исследований синтоизма.
«Обозначая словом „синто" или синтоизмом национальную японскую религию, как это принято в европейской науке, — писал Невский в отчете университету, — должен сделать весьма существенную оговорку, чтобы не вводить в заблуждение лиц, сталкивающихся с этим термином; а именно, что синто не есть понятие абсолютное, позволяющее каждому, слышащему данное слово сразу же вызвать в мозгу сущность концепции, обозначаемой данным термином. На вопрос, что такое синто, вряд ли много японцев даст удовлетворительный ответ…»
Уяснив в общих чертах сущность основных синтоистских учений в исторической последовательности их возникновения, Н А. Невский разделил их на три больших класса: буддийский синто, китаизированный синто и квазинациональный синто. Последняя разновидность синтоистских учений — квазинациональный синто — более двух первых импонировала самому Невскому в его исследованиях этого вопроса.
«К третьему классу относятся все попытки объяснить трактуемый предмет посредством сравнительного изучения национальных (или мыслимых национальными) классических преданий, встречаемых в „Кодзики", „Ни-хонги", „Манъёсю" и других старых книгах.
Таковы синтоистские учения плеяды националистов-кокугакуся3 (Мотоори, Хирата и пр.). Однако слабое
8 Кокугакуся — ученый, специалист по японской классической филологии.
развитие национального языкознания, служившего Преимущественной опорой этим комментаторам, китайское образование, процветавшее в токугавский период и накладывавшее свою печать на всякого японца того времени, и отголоски начавшей проникать европейской науки привели к тому, что данный класс синтоизма, с одной стороны, полон натяжками в объяснениях, а с другой стороны, в национализм незаметно для самих ученых вкралась масса ненациональных элементов».
Ввиду эклектичности данного учения Невский обозначил его термином «квазисинто».
Классификация была относительной, существовало еще множество учений, которые располагались как бы между тремя основными классами.
Представители квазинационального синто внесли огромный вклад в изучение вопроса. Они обладали колос-, сальными знаниями в области национальной классической литературы и преданий, собрали очень большой и ценный материал, но совершенно не систематизировали его. Однако ни кокугакуся, ни тем более приверженцы буддийского или китаизированного синто не обращали внимания на живые народные суеверия, праздники, обрядность, другими словами — «на живой фольклорный и этнографический материал».
Невскому было ясно, что его собственная программа должна опираться на изучение именно живого фольклора и этнографии.
«Единственный путь для исследования первичных верований Японии, — писал Невский, — это прибегнуть к сравнительной этнографии и национальному фольклору, под которые подходят прежде всего ныне существующие сказания и предания разных провинций, народные обычаи, суеверия, гадания и чародейства, народные храмовые празднества и обряды, народные танцы, детские игры и пр.»
В соответствии с программой Невский намечает план Действий. Он ищет встречи с японскими этнографами, и вскоре такая встреча состоялась.
Невский был завсегдатаем одной из букинистических лавок, каких так много в Канда — «латинском квартале» Токио. Любознательный русский студент уже свободно изъяснялся по-японски. Хозяин лавки и приказчик охотно помогали Невскому во всем и вскоре позна
кбмилй его с молодым японским ученым-этнографом Накаяма Таро.
«Однажды весенним вечером в 1916 году, — вспоминает Накаяма Таро, — приказчик букинистической лавки, с хозяином которой я был дружен, сказал мне: „К нам частенько заглядывают двое русских студентов, они хотели бы познакомиться с человеком, сведущим в истории Японии, нравах и обычаях японцев. Нет ли у вас желания подружиться с ними?" Я ответил, что это невозможно, поскольку я не владею ни одним из иностранных языков, но тут вмешался хозяин, сказав, что оба они превосходно говорят по-японски и могут рассуждать о самых сложных вещах» 4. Спустя несколько дней знакомство состоялось, и вскоре Накаяма сблизился с Невским. Их дружба продолжалась всю жизнь. Накаяма ввел Невского в круг японских этнографов. Впрочем, «круг» был весьма узок.