Байбаков испытывал острый, мучительный разлад с новой реальностью. Ему в ней все не нравилось. Он, в частности, болезненно воспринял упразднение Госплана. Переживал от того, что с централизованным планированием покончено, а задача созданного взамен Министерства экономики свелась к прогнозированию экономического развития страны. «Я убежден, что в вопросах улучшения продовольственного снабжения мы по-прежнему недопустимо отстаем, — писал он, — а в перестройке управления, наоборот, необоснованно торопимся, отдавая на откуп рыночной стихии огромный народнохозяйственный комплекс».
Почему-то сокрушался, что ликвидировали «Птицепром», дался он ему: «Спрашивается, зачем это сделано? Кому выгодно разрушение хорошо работавшей и оправдавшей себя системы птицеводства? Кому на руку отсутствие продовольствия в стране?»
Горевал, что на многих предприятиях всю прибыль стали использовать на повышение зарплаты — и вот итог: производство не расширяется, производительность труда не растет, затраты не снижаются, а «увеличивающаяся прибыль, как ширма, скрывает эти негативные явления».
Был не согласен с тем, что значительно повысили зарплату работникам государственных учреждений и многих научно-исследовательских институтов. Считал, что сделано это напрасно — отдача от них нулевая.
«Мне, честно говоря, становится страшно, — читаем в его мемуарах. — Идет регресс по многим направлениям. Почти нет предприятий, которые в новых условиях хозяйствования рванули вперед, обеспечивая высокую производительность труда, расширение ассортимента и увеличение выпуска продукции. На мой взгляд, многие трудовые коллективы стоят в стороне от экономической реформы. Не испытав сколько-нибудь заметного роста жизненного уровня, скорее наоборот, почувствовав его снижение, большая часть населения относится безучастно к экономическим преобразованиям».
Байбаков не жалел проклятий в адрес молодых экономистов горбачевского призыва, вроде Григория Явлинского с его программой «500 дней». Считал, что товарная агония (с карточками на сахар, масло, крупу, пустыми прилавками универмагов) — это их рук дело. «Как-то в 1989 году зашел я в ГУМ. Проходя по его линиям, заглядывал в тот или иной торговый отдел и все больше убеждался, что о прежнем наличии товаров напоминают лишь названия отделов. С горечью и недоумением взирали люди на необычные своей пустотой витрины. <…> Такого положения не наблюдалось даже в так называемые застойные годы». Экс-председатель Госплана был искренне убежден, что пустые прилавки — результат отказа от плановой экономики, а вовсе не ее закономерный итог. «Прежде такое положение в экономике поручили бы выправлять Госплану, который умел воздействовать на непредвиденные события и процессы. <…> Раз решено отказаться от планового регулятора, то следует найти какие-то другие рычаги. Разрушить старое мы успели, а создать новое не торопимся».
Посетив ГУМ второй раз — в 1992 году, когда уже были отпущены цены, — Байбаков отметил большие перемены, но не счел их отрадными: «Почти на всех ранее пустовавших прилавках появились товары, но цены на них “кусаются”, и многие люди проходят мимо».
Само собой, доставалось от него и Егору Гайдару, чье правительство, «ориентируясь на рекомендации Международного валютного фонда в расчете на получение крупных иностранных кредитов, недооценило опасности попадания в долговременную финансовую зависимость от Запада». Яков Уринсон рассказывает: «Я запомнил один разговор, когда он приехал к нам в Министерство экономики (я тогда уже был министром) на новогодний вечер. Посидели, выпили, потом я пошел его провожать. Мы были одни, и, одеваясь, уже почти в дверях он говорит: “Эх вы… Мы такую державу создали, а вы все прос… ли”. Я говорю: “А сколько людей вы погубили!” Он психанул ужасно».