— С Ладоги тянет, — сказал он.
— А далеко здесь до Ладоги? — спросил Лунин.
— Нет, близко. Несколько километров…
Они вскочили, потому что услышали шум приближающейся машины. Машина шла со стороны Ленинграда. Младший лейтенант вышел на середину шоссе, чтобы загородить ей дорогу.
— Посветите ей своим фонарем, — попросил он Лунина. — А то она проскочит.
Они увидели очертания большого грузовика, который приближался с потушенными фарами. Какие-то закутанные фигуры колыхались в его кузове. Лунин зажег свой фонарик. Младший лейтенант запрыгал и замахал руками. Машина, залязгав, остановилась.
Человек восемь женщин, закутанных брезентом, молча смотрели на них из кузова. Шофер вышел из кабины и, ни на кого не глядя, прежде всего осмотрел и ощупал шины. Полуторка была гражданской и шофер гражданский.
— Из Ленинграда? — спросил его Ховрин, пока младший лейтенант залезал в кузов.
Шофер кивнул.
— Когда выехали?
— Сегодня в два.
— Ну как там?
— Хорошо, — сказал шофер твердо.
Он выпрямился и внимательно осмотрел Ховрина и Лунина.
— Там-то хорошо, — повторил он. — Да проезда туда больше нету. Все…
— А как же вы проехали? — спросил Лунин.
— Вот проехали, а больше никто не проедет. Бьет по шоссе. Нас четыре раза землей обсыпало. Проезда больше нет.
Он влез в кабину, и машина двинулась.
Лунин посмотрел на Ховрина. Как поступит этот тощий журналист? Стоит ли ждать? Но Ховрин сел в траву на прежнее место. Лунин сел рядом с ним.
Положение Ленинграда ему стало ясно. Немцы обошли Ленинград с юга и перерезали последнюю железную дорогу. Они обстреливают последнее шоссе. Час назад обстреливали, теперь, может быть, и шоссе перерезали. От шоссе до берега Ладожского озера всего несколько километров. Немцы выйдут к озеру, и круг замкнется.
С севера — финский фронт, от Финского залива до Ладоги. С запада — Финский залив. С юга — немцы. С востока — Ладога. Та часть Карельского перешейка, на котором расположен Ленинград, станет островом. Может быть, уже стала островом.
Они долго сидели в траве и молчали. Звезды двигались над ними. Выстрел — разрыв, выстрел — разрыв. Лунину теперь казалось, что разрывы громче, чем были раньше.
Вдруг издалека донеслось до них какое-то дребезжанье. Оно быстро приближалось — не с запада, а с востока, со стороны Волховстроя.
Скоро стало ясно, что это идет машина. В кузове у нее что-то звякало и гремело.
Машина так быстро возникла из тьмы, что они едва успели вскочить. Лунин зажег фонарик и, крича, кинулся прямо к колесам. Машина проскочила, но метрах в десяти затормозила и остановилась. Они побежали к ней. Шофер глядел на них, приоткрыв дверцу кабины.
Лунин осветил его фонариком. Это был боец, очень юный, с озорным мальчишеским лицом.
— Подвези, — сказал Ховрин.
— А вам куда?
— А ты куда?
— Куда я, вы не поедете.
— А ты почем знаешь? — спросил Ховрин. — Куда ж ты?
— В большую деревню.
— И нам туда же, — сказал Ховрин, кладя свой чемоданчик в кузов.
Ослепленный светом фонарика, шофер только теперь разглядел, что перед ним командиры. Обращаясь к Лунину, как старшему из двоих, он сказал совсем по-другому, почтительно и серьезно:
— Туда проезда нет, товарищ майор.
— А как же ты?
— А уж я как-нибудь, мне надо.
— Нам тоже надо, — сказал Ховрин и полез в кузов.
Шофер предложил Лунину сесть рядом с собой в кабину, но Лунин отказался.
— Я уж лучше на вольном воздухе, — сказал он. — Вместе с товарищем.
Они уселись на соломе, прислонясь спинами к задней стенке кабины, и понеслись.
В кузове раскачивалась, звеня и лязгая, пустая металлическая бочка из-под бензина. Они отпихивали ее ногами — то Ховрин, то Лунин, — но через минуту она накатывалась на них снова. Укрощение этой бочки некоторое время занимало все их внимание. Но мало-помалу происходящее вокруг настолько отвлекло их, что они забыли о ней.
Выстрел — разрыв, выстрел — разрыв. Теперь ясно было слышно, что выстрелы слева, а разрывы справа. И выстрелы и разрывы становились все слышнее, но заметно было, что машина везет их к разрывам, а не к выстрелам. Вспышки при каждом разрыве стали так ярки, что Лунин всякий раз на мгновение видел и свои ноги, и бочку, и задний борт машины, и шоссе между зубцами леса.
Потом к выстрелам и разрывам присоединился третий звук — воющий, протяжный, непередаваемо отвратительный.
— Что это? — спросил Ховрин.