Свернув от реки, они снова оказались в полной тьме. Лунин поглядывал на часы — он знал, в какую секунду они окажутся над озером. Если, конечно, они идут правильным курсом. Пора! Да, под ними еле заметный блеск воды. О, какое облегчение!
Озеро действительно имеет форму восьмерки: на середине оно у́же, по концам — шире. 23 часа 18 минут. В такую ночь самолет можно увидеть только на фоне воды. Следовательно, нужно находиться выше него. Они поднялись и сделали круг. Еще один круг…
— Вижу! — сказал Татаренко.
В то же мгновение увидел и Лунин. Большая черная тень скользнула над серой водой. Крупный транспортный самолет. Встреча состоялась.
К Ленинграду все три самолета шли вместе. Они уже приближались к линии фронта, как вдруг с земли поднялся громадный голубой меч прожектора и рассек тьму. Вероятно, гул мотора транспортного самолета был услышан. Прожектор неуверенно нащупывал небо, вырывая из темноты клочковатые тучи. Вперед, вперед, только бы успеть проскочить!
Голубой луч внезапно нащупал самолет Татаренко, шедший последним. Сзади, справа, слева стали вспыхивать и гаснуть звездочки — это взрывались зенитные снаряды. Но немецкие зенитчики опоздали — вот уже линия фронта. Самолет Татаренко выскользнул из голубой струи. Зенитки далеко позади бьют в пустое небо. До аэродрома осталось две минуты полета. Это тот самый аэродром, на котором эскадрилья стояла осенью 1941 года. Хорошо знакомое место. Вот и посадочное «Т», выложенное зажженными фонарями. Взлетела ракета и ярко озарила аэродром. Транспортный самолет первым пошел на посадку…
Когда Лунин посадил свой самолет и вышел из него, подкатила легковая машина, щелкнула, открываясь, дверца, и он услышал голос Уварова:
— Константин Игнатьевич, садитесь. Поедем поглядим, кого они там привезли.
Оказалось, что Уваров и Проскуряков уже здесь.
Лунин сел в машину рядом с Уваровым, и они помчались по аэродрому.
Большое, казавшееся неуклюжим тело транспортного самолета было освещено тусклым сиянием автомобильных фар, закрашенных синей краской. Автомобилей около самолета было несколько — госпитальные машины с красными крестами на боках. В толпе разного аэродромного люда, сбежавшегося сюда поглядеть, белели халаты санитаров и санитарок. Дверь транспортного самолета была распахнута, и из нее по приставной лесенке осторожно выносили на руках какие-то закутанные в тряпки фигуры.
— Раненые? — спросил Лунин.
— Из партизанского отряда, — объяснил Уваров.
Выйдя из машины, Уваров и Лунин пошли к самолету. Больных и раненых продолжали выносить. Их укладывали на носилки и сразу же втаскивали в машину. Все это совершалось в полной тишине — никто не жаловался, ничего не спрашивал, не плакал, не стонал.
Они были закутаны в какое-то тряпье, и в полумраке нелегко было различить, мужчины ли это или женщины. Но, кажется, женщин было больше. Некоторые, очутившись на земле, делали попытки подняться и идти. Однако большинство могло только лежать.
Особенно поразило Лунина лицо мужчины, внезапно появившееся на приставной лестнице, ведущей из самолета вниз. Яркий сноп лучей озарил его. Может быть, именно этот свет придал особую значительность лицу. Это было очень худощавое, измученное, но твердое, суровое лицо, опушенное мягкой бородкой, казавшейся при свете фар почти черной. Одет этот человек был в лохмотья шинели, а на руках у него сидел ребенок, закутанный в одеяло. Тоненькое детское личико с испуганными глазами прижималось к его щеке. Девочка лет трех, не старше.
Чьи-то руки потянулись к нему из тьмы, чтобы принять ребенка, но девочка в страхе прижалась к нему еще сильнее, и он сказал:
— Не надо.
Он медленно спускался со ступеньки на ступеньку. Идти ему было трудно — он, кажется, хромал. Кто-то протянул руки, чтобы его поддержать.
— Я сам! — проговорил он.
— Командир отряда с дочкой, — сказал кто-то из стоявших в темноте позади Лунина.
— А мать тоже тут?
— Говорят, тут.
Лицо девочки сморщилось:
— Мама!
— Здесь, здесь мама, — сказал ей отец, с силой прижимая ее к себе и осторожно ступая на землю.
Он поднес девочку к носилкам, которые поднимали с земли два санитара. Лунин только сейчас заметил и эти носилки, и неподвижную, закутанную женскую фигуру, лежавшую на них.
Человек в рваной шинели нагнулся над лицом женщины.
— Лиза!
Лицо женщины чуть-чуть шевельнулось.
— Лиза! Это я! Мы приехали, Лиза! Все кончилось. Ну, посмотри на меня, Лиза! Лиза!
Лицо женщины двинулось. Она открыла глаза.