Рассказывала она и о своей работе. Слушая ее и глядя на нее, Лунин думал о том, сколько уже повидали ее молодые глаза, сколько уже сделано ее девичьими, почти детскими руками.
О Татаренко она ничего не спросила. И Лунин осторожно заговорил о нем сам. Он как бы невзначай упомянул, что прилетел в Ленинград вместе с Татаренко. Глаза ее стали строгими, блеск в них потух. Она сразу перевела разговор на другое. Но по лицу ее Лунин безошибочно видел, что она взволнована. Она теперь сама заговорит, только нужно подождать. Он ждал.
И она заговорила. Но не о Татаренко, а о Хильде.
Так вот оно что! Лунин в глубине души усмехнулся.
Она сказала, что у них в эскадрилье ей очень понравилась Хильда. Правда, Хильда удивительно красива?
Лунин этого не мог отрицать.
— Мы так к ней привыкли, что уже не замечаем ее красоты, — сказал он. — А надо признать, она на редкость красивая девушка. Как фарфоровая: голубые глаза, нежно-розовые щеки. Нос, губы, уши — все словно выточено.
— Один только недостаток, — сказала Соня. — Слишком неподвижное лицо. Я не могу понять, умна ли она.
Этот вопрос поставил Лунина в тупик. Никогда не задумывался он над тем, умна ли Хильда.
— Она умна сердцем, — сказал он, стараясь быть справедливым.
Он объяснил, что Хильда — девушка с глухого эстонского хутора, дочь батрачки, и все образование ее — два класса сельской школы. Требовать от нее глубоких познаний нелепо, но в жизни она безошибочно чувствует, где правда. Она прошла весь боевой путь эскадрильи вместе с летчиками. В самые трудные времена она отлично делала свое маленькое дело и была верным товарищем. И летчики так привыкли к ней, что уже не могут представить себе свою эскадрилью без Хильды. Она как бы связывает воедино прошлое эскадрильи с настоящим, она им особенно дорога тем, что была дружна с теми, кого уже нет, — с Байсеитовым, Чепелкиным, Кабанковым. Рассохин, их прежний командир, перед самой своей смертью заботился о Хильде, отдал ей свой тулуп…
— И он обязан любить ее и не смеет ее мучить! И вы, как его командир, должны сказать ему…
Сонины черные брови сошлись над переносицей, глаза заблестели, щеки горели.
— Кому? — спросил Лунин, делая вид, что ровно ничего не понимает.
— Вашему Татаренко!
Соня встала.
Вмешательство необходимо было немедленное.
И Лунин засмеялся.
Он вслушивался в свой смех и радовался, что смеется так естественно.
— Татаренко? А при чем здесь Татаренко? — Лицо его выражало полное недоумение. — Вздор! Чепуха! — Он продолжал смеяться. — Вот уж кто-кто, а Татаренко не имеет к Хильде никакого отношения. За полтора года, что Татаренко в эскадрилье, он ни разу даже не взглянул на Хильду. Да и Хильда не из таких, чтобы заглядываться на молодых людей, которые не обращают на нее внимания… И от кого это вы наслушались такой чуши? Наверное, от этого младенца, от Славы. Уморительно! Слава рассуждает о любви, вот до чего дело дошло!..
Лунин смеялся, а Соня слушала, и лицо ее яснело.
— Я давно его не видела, — сказала она.
— А хотели бы повидать?
— Где он? — спросила Соня, порозовев.
— Он внизу… На набережной против университета… Озяб, наверное… Он не хотел подняться…
— Не хотел? Почему?
— Он боится.
— Боится?
— Боится, что вы ему будете не рады…
Соня вскочила с табурета, потом села опять.
— Пойдите за ним, — сказал Лунин. — А я вас здесь подожду.
Соня опять поднялась с табурета, но остановилась колеблясь.
— Пойдите, пойдите…
Она накинула на себя платок и стремительно выскочила из квартиры. Звонко щелкнул дверной замок.
Минут через пять они явились оба — улыбающиеся, смущенные. Втроем пили чай. Соня и Татаренко разговаривали не между собой, а только с Луниным, но все время поглядывали друг на друга.
До вечера оставалось еще очень много времени, но Лунин внезапно поднялся и собрался уходить. Татаренко вскочил тоже, но Лунин строго сказал, что обойдется без провожатого. И ушел один.
Лунин встретил Татаренко и Уварова вечером у командующего. Им был зачитан приказ, из которого они узнали важные новости. Гвардии полковник Проскуряков назначался командиром дивизии. Командиром полка назначался гвардии подполковник Лунин. Гвардии старший лейтенант Татаренко назначался командиром второй эскадрильи.
Лицо Татаренко порозовело от гордости.
Уваров заметил этот румянец и нахмурился.
— А вы понимаете, что за эскадрилья, которую вам доверяют? — спросил он его.