Кочубей не "открыл" своим палачам тайну этих кладов, которые, может быть, навсегда остались схороненными в диканьковской земле…
Ко времени пребывания юного Гоголя на родной Полтавщине поэма Пушкина, правда, ещё не была написана. Но можно представить себе, с каким волнением, с каким радостным чувством узнавания знакомого читал впоследствии Гоголь "Полтаву"…
Следует ещё добавить, что это была именно та Николаевская церковь, которой писатель обязан был своим именем.
Вероятно, всё это вспомнилось Гоголю, когда он позднее писал свою первую прозаическую книгу. Повести, составившие её, якобы рассказаны и услышаны "близ *Диканьки". Именно здесь проживает мнимый издатель "Вечеров" пасичник* Руды́й Панько́, который в простоте душевной пригласил всех своих читателей к себе в гости: "Как будете, господа, ехать ко мне, то прямёхонько берите путь на столбовой дороге на Диканьку. Я нарочно и выставил её на первом листке, чтобы скорее добрались до нашего хутора. Про Диканьку же, думаю, вы наслышались вдоволь".
Недалеко от Васильевки располагалось еще одно примечательное место — Кибинцы, родовое имение Дмитрия Прокофьевича Трощинского.
Он приходился Гоголям родственником по женской линии: тётка Марии Ивановны, матери писателя, была замужем за одним из Трощинских. Родство не такое уж близкое, но оно давало Гоголям право (а иногда и налагало на них обязанность) бывать в Кибинцах.
Хозяйство у Трощинских было большое, богатое. Достаточно сказать, что у них насчитывалось 6 тысяч душ крестьян и 70 тысяч десятин земли, а движимое имущество* оценивалось в 4 миллиона рублей. У Трощинских было в 70 раз больше земли и в 15 раз больше крестьян, чем у Гоголей. При Дмитрии Прокофьевиче последние чувствовали себя в положении бедных родственников со всеми вытекающими отсюда последствиями…
Трощинский был не только богат, но и знаменит; имя его знала вся Россия.
Начал он свою службу полковым писарем — так же, как и Афанасий Демьянович, дед писателя. Но если Афанасий Демьянович дальше секунд-майора не пошёл, то его родственник добрался до высших ступеней царской бюрократии. При Екатерине II он занимал должность статс-секретаря и члена Главного почтового правления. При Павле I стал сенатором и президентом того же почтового правления, но вскоре, правда, впал в немилость и был отстранён от дел. В царствование Александра I началось новое восхождение Трощинского. Он действительный тайный советник (высший гражданский чин в дореволюционной России), в 1802–1806 годах — министр уделов*. Но в 1806 году вышел в отставку, вернулся на родину и поселился у себя в Кибинцах. Окрестные помещики не могли оставить без внимания столь видного человека и в 1811 году избрали его маршалом полтавского дворянства, то есть своим предводителем (в это время отец Гоголя исполнял при Трощинском обязанности секретаря). Потом он снова служил при дворе, занимая пост министра юстиции. В 1817 году Трощинский окончательно вышел в отставку и поселился в Кибинцах.
Умный и образованный вельможа, повидавший жизнь, знакомый со многими выдающимися людьми своего времени, Трощинский превратил родной дом в своеобразный культурный центр. Этот центр был важнее и значительнее, чем Диканька. Там оживали предания старины, здесь же было средоточие умственных интересов, знаний, культурных запросов. П. Кулиш*, один из первых биографов писателя, сказал, что Кибинцы — это "Афины времён Гоголева отца".
В Кибинцах были большая библиотека, коллекция произведений искусства, устраивались спектакли и музыкальные вечера.
Театр представлял собою главную достопримечательность; именно для сцены в Кибинцах писал отец Гоголя свои комедии. Случалось ему и Марье Ивановне играть на подмостках этой сцены.
В доме Трощинского обсуждались литературные и политические новости, велись беседы — порою весьма опасного свойства. Заезжали сюда и будущие участники декабристского движения. Здесь, по свидетельству современника, "находились безотлучно один из Муравьёвых-Апостолов, сосланный впоследствии на каторгу, и Бестужев-Рюмин, кончивший жизнь на виселице".
Но таковы уж были гримасы помещичьего, крепостного быта, что либерализм уживался с барством, а культурные запросы — с деспотизмом и попранием человеческого достоинства. За долгие годы государственной службы Трощинский привык к подобострастию и лести, требовал их и от своих гостей. И те волею и неволею шли навстречу его желаниям.