Симптомы же его, повторю, обозначались в СССР уже в те годы. Начала заметно снижаться посещаемость отечественных фильмов. Охотнее публика шла на зарубежные картины. Было не жалко, когда люди отказывались смотреть заведомо ремесленные, "серые" лент, хотя нередко и взысканные казенными почестями и наградами. Однако нередко проваливались и художественно значительные, новаторские фильмы. За это большая доля вины ложилась на прокат, конторы которого, особенно в провинции, не хотели, да зачастую и не умели работать с "трудными" картинами. Объективно говоря, они были иногда малодоступными, неинтересными широкой публике и требовали к себе особого подхода и рекламы.
Казалось бы, простейшая вещь: подобные картины выпускать не сразу во всех областных и районных кинотеатрах, а показывать вечером лишь в одном, но долго, в течение нескольких людей. Нет, так разумно поступали отнюдь не все прокатчики, многие крутили ленты по привычной схеме, бросая их, без какой-либо подготовки, даже на дневные, а то и детские сеансы. Ничего путного из такой прокатной политики не выходило и не могло выйти. Финансовый же план выполняли нередко за счет демонстрации зарубежных, в частности, индийских картин, не гнушаясь, порою даже прямой фальсификации статистических данных.
Официозная критика любила обрушиваться на сложные фильмы - типа "Июльский дождь" М. Хуциева, "Андрей Рублев" или "Зеркало" А. Тарковского, "Цвет граната" С. Параджанова. Им нередко лихо приклеивались идеологические ярлыки, - ненародные, антинародные, модернистские, упаднические и т.п. Естественно, что против таких обвинений восставала прогрессивная критика. Она многое сделала, что поддержать творческие искания в экранном искусстве, отстоять его честь и достоинство. К сожалению, дело не обходилось без перекосов.
Коли брались, кого хвалить, то порою меры не знали. У своих фаворитов либералы от художественной критики подчас не замечали, тушевали, сглаживали даже вполне очевидные промахи. К их числу нередко принадлежала наряду с необходимой, концептуально оправданной условностью и условность неоправданная, зряшная, искусственная запутанность экранной формы, что оборачивалось длиннотами и монотонностью повествования. Этим грешили, если говорить начистоту, порою и Хуциев, и Тарковский, а из современных режиссеров особенно здесь отличается А. Сокуров.
Меньше в печати, больше на разного рода обсуждениях и киноведческих конференциях, симпозиумах проявлялось несколько снобистское отношение к эстетическим запросам массового зрителя. Иногда это переносилось и на фильмы и их создателей, которые, не играя с публикой в поддавки, добивались, тем не менее, прокатного успеха, что удавалось, например, В Шукшину. Без каких-либо приписок "Калина красная" собрала в 1974 году 62,5 миллионов зрителей. Это - не самая рекордная цифра, но и весьма внушительная. Комедия Л. Гайдая "Бриллиантовая рука" собрала 72,7 млн. зрителей в 1968 г. К слову сказать, к ее создателю нередко относились в критике с известным предубеждением, - дескать, он сугубо коммерческий режиссер, что, конечно, неверно. Гайдай - тонкий и глубокий художник. Его лучшие фильмы и сегодня пользуются заслуженной любовью публики, причем разных возрастов.
Кинокритикой подчас упускалось из виду, недооценивалось то непреложное обстоятельство, что кинематограф в целом, по сокровенной природе своей, является ярмарочно-массовым искусством, которое не сводится и не может сводиться к одним поисковым, экспериментальным, "трудным" фильмам, хотя они и весьма важны для повышения интеллектуального уровня кино и телевидения и обогащения экранного языка. Кинематограф, что хорошо осознали в постмодернизме, держится на фронтальных и устойчивых связях с широким зрителем, которого тоже следует уважать и любить, пусть и оспаривая какие-то его вкусы и мнения. И в прокатных провалах фильмов частенько виноваты их создатели, которые не умеют глубоко заинтересовать и магнетически увлечь публику своими работами.
Выступая перед студентами режиссерского факультета ВГИКа, Михаил Ромм счел необходимым подчеркнуть: "Неинтересное искусство - это не искусство. В былые времена, когда наши предки, сказители былин, барды или менестрели, нудно и долго бормотали что-то, не заинтересовывая слушателя, то их или не кормили, или били, выгоняли. А вот ныне, особенно у нас, где высоко ценится понятие искусства, скучные картины, которые никто не смотрит, оцениваются так же, как картины, которые смотрят"1.
Нельзя сказать, что формула "неинтересное искусство - это не искусство" абсолютно правильная. Ромм тут полемически заостряет свою мысль, настаивая, чтобы будущие режиссера думали о реальных запросах широкого зрителя, считались с ними. Его собственный фильм "Девять дней одного года" - яркий пример интеллектуального кино. Тем не менее, этот фильм собрал 23,9 млн. зрителей, что являлось очень неплохим результатом для серьезного кинематографа, рассчитанного на подготовленную, достаточно образованную аудиторию.
Вместе с тем Ромм отмечал, что широкая публика нередко трудно воспринимает новое в искусстве. И поэтому оно должно быть очень сильным и доставлять какую-то особую радость зрителю, захватывать его для того, чтобы он отказался от старого". Если режиссер хочет что-то сообщить зрителю "в необычной для него форме", то надо "тем не менее, заставить его смотреть фильм. Для этого необходимо опереться на какие-то его привычки, но при этом вытащить хотя бы кусочек его души из привычного для него мира"2.
И это суждение, этот совет не стоит абсолютизировать. В принципе, возможно и правомерно существование и такого фильма, экранная лексика которого столь сложна и необычна, что она доступна для понимания преимущественно специалистам. Речь, однако, идет не об исключениях, а о правиле, о конечных целях экранного искусства. Расширяя, трансформируя, придумывая новые средства художественной выразительности, кинематограф и телевидение призваны двигаться вперед к зрителю, а не от него. Это было верно вчера, это верно и сегодня.
Еще одна цитата, теперь - из Шукшина. "Да будь бы трижды современным и даже, забегая с "вопросам" вперед - все равно ты должен быть интересен и понятен. Вывернись наизнанку, завяжись узлом, но не кричи в пустом зале... Если же кто сказал слова добрые и правдивые и его не услышали - значит, он не сказал их"3. Перекликаясь непосредственно с Шукшиным, и тоже с внутренней полемичностью, Николай Губенко писал: "Уж ежели ты художник, то умей мобилизовать свой художнический аппарат так, чтобы не просто развлекать зрителя, а интересно, увлекательно рассказать о серьезном, может быть, о главном в нашей жизни".
Многие ли современные режиссеры задаются столь сложной и ответственной задачей? Боюсь, что число таковых не очень-то велико. Но и в советские времена циничных ремесленников от киноискусства тоже вполне хватало...
Критики, да и сами режиссеры, нередко пеняют зрителю, возмущаясь тем, что тот якобы не понял некое гениальное творение. Губенко ставит вопрос совсем иначе. "Мы порою обижаемся на зрителя, что-де недостаточно охотно посещает он некоторые, с нашей точки зрения, по-настоящему умные, серьезные картины. Но ведь надо постараться понять и зрителя, который в наше время так перегружен информацией... Конечно, ему трудно после насыщенного рабочего дня, да зачастую еще и после вчерашнего техникума (не перечислишь все его заботы), вновь погружаться в трудные и сложные размышления, в которые мы его ввергаем. Я убежден, что самая большая, внутренне настоятельная потребность сегодняшнего зрителя - оптимистическая разрядка, которую бы давала искусство".
"Оптимистическая разрядка"... Это уже из арсенала официальной эстетики. Согласно ей, в советском искусстве могла существовать лишь "оптимистическая трагедия", что в свое время едко высмеивал А. Довженко. Важно у Губенко другое. Он выступает против чистой "развлекаловки", и хочет делать фильмы, которые было бы легко и радостно воспринимать, но которые бы одновременно говорили "о главном в нашей жизни". Словом, стремится соединить лед и пламень.