В конце августа Николай Степанович составил альбом новых стихотворений, куда включил «Евангелическую церковь», «Мой час», «Канцону», «Естество», «Душу и тело», «Слово», «Лес», «Персидскую миниатюру». На последней странице альбома поэт написал: «Бракуйте осторожно: помните, что бракующий выносит приговор не бракуемому, а самому себе. Однако бракуйте все сие: если вы не вынесете себе приговора, приговор мира по отношению к вам будет суров. 31 авг. 1919».
В один из последних дней лета, 26 августа, Гумилёв встретился с Александром Блоком во «Всемирной литературе», а 29 августа там же тот подарил ему свою книгу «Песня судьбы» с надписью: «Дорогому Николаю Степановичу Гумилёву с искренним приветом от автора». Это была вторая книга Блока, подаренная им Гумилёву в августе. Таковы были отношения двух поэтов-соперников в жизни. Они умели с достоинством относиться друг к другу, несмотря на полное расхождение во взглядах на литературу.
В конце августа при Народном комиссариате просвещения по инициативе М. Горького была создана Секция исторических картин с целью отобразить в образах историю человечества в цикле пьес для театра и сценариев для кинематографа (их называли картинами). Н. Гумилёва включили в состав коллегии. 20 сентября Горький делает доклад о картинах для театров и кинематографа. А в октябре Гумилёв предложил свою «Гондлу» для Секции и начал писать пьесу в двух действиях «Охота на носорога». Внешне все благоприятно складывалось для поэта. 4 ноября на заседании «Всемирной литературы» обсуждался вопрос о поиске художника для оформления «Гондлы» в присутствии М. Горького. Казалось бы, «Гондла» должна была появиться в ближайшее время на сцене, но на несколько дней Гумилёв отлучился, и 11 ноября на очередном заседании Секции исторических картин недоброжелателями поэта «Гондла» была отвергнута. Гумилёв в это время находился, по всей видимости, в Бежецке. Устроители закулисных игр прекрасно знали, что самолюбие поэта не позволит ему опуститься до выяснения причин.
Перед отъездом 7 ноября Николай Степанович пригласил к себе в гости Корнея Чуковского. Корней Иванович записал в дневнике: «Был у Гумилёва. Гумилёв очень любит звать к себе на обед, на чай, но не потому, что он хочет угостить, а потому, что ему нравится торжественность трапезования: он сажает гостя на почетное место, церемонно ухаживает за его женой, все чинно и благолепно, а тарелки могут быть хоть пустые. Он любит во всем истовость, форму, порядок. Это в нем очень мило. Мы мечтали с ним о том, как бы уехать на Майорку. „Ведь от Майорки всюду близко — рукой подать, — говорил он. — И Австралия, и Южная Америка, и Испания!“»
Одоевцева в своих воспоминаниях («На берегах Невы») писала, будто бы они вместе с Гумилёвым на праздник второй годовщины Октября отправились в город, вырядившись под англичан, и шли по улице, разговаривая по-английски, чем перепугали своих друзей. И будто бы Гумилёв на упреки Лозинского в неосторожности ответил ему: «А мне необходимо vivre dange-reusemenf[79]. Оттого мне вчера и весело было, что все-таки чуточку опасно — в этом ты прав. Без опасности и риска для меня ни веселья, ни даже жизни нет. Но тебе этого не понять…»
И в красном Петрограде поэт, лишенный возможности зарабатывать на достаточное пропитание своей семье, мечтал о путешествиях. А как в ту пору жили петроградцы, можно понять, прочитав дневниковую запись Чуковского от 11 ноября, посвященную заседанию во «Всемирной литературе», в которой он процитировал слова М. Горького, самого пролетарского писателя: «Да, да! Нужно, черт возьми, чтобы они либо кормили, либо — отпустили за границу. Раз они так немощны, что ни согреть, ни накормить не в силах. Ведь вот сейчас — оказывается, в тюрьме лучше, чем на воле: я сейчас хлопотал о сидящих на Шпалерной, их выпустили, а они не хотят уходить: и теплее, и сытнее!..»
Гумилёв привез самые необходимые продукты из Бежецка, видимо, купил там или выменял на что-то, и пришел 17 ноября поделиться с Чуковским, так как у того была большая семья. В подарок он принес ему полфунта крупы. Пожаловался, что приходится дома рубить шкаф на дрова. Чуковский выручил Николая Степановича — дал ему взаймы тридцать шесть поленьев дров. Этим же голодным и холодным вечером Гумилёв слушал доклад В. Жирмунского о «Поэтике» В. Шкловского.
Чуковский все же помог Гумилёву добыть дров через своих знакомых. А 20 ноября поэт написал экспромт заведующему хозяйственно-техническим отделом «Всемирной литературы» Давиду Самойловичу Левину, который в ту трудную пору какими-то правдами и неправдами доставал дрова некоторым избранным сотрудникам «Всемирки»: