Русская старина, 1870, I, стр. 295–299 (перевод с французского).
Глава II
Сподвижники Николая I
Изумительная деятельность, крайняя строгость и выдающаяся память, которыми отличался император Николай Павлович, проявились в нем уже в ранней молодости, одновременно со вступлением в должность генерал-инспектора по инженерной части и началом сопряженной с ней службы. Некто Кулибанов, служивший в то время в гвардейском саперном батальоне, передавал мне, что великий князь Николай Павлович, часто навещая этот батальон, знал поименно не только офицеров, но и всех нижних чинов; а что касалось его неутомимости в занятиях, то она просто всех поражала. Летом, во время лагерного сбора, он уже рано утром являлся на линейное и оружейное учение своих саперов: уезжал в 12 часов в Петергоф, предоставляя жаркое время дня на отдых офицерам и солдатам, а затем, в 4 часа, скакал вновь 12 верст до лагеря и оставался там до вечерней зари, лично руководя работами по сооружению полевых укреплений, по прокладыванию траншей, заложению мин и фугасов и прочими саперными занятиями военного времени. Образцово подготовленный и до совершенства знавший свое дело, он требовал того же от порученных его руководству частей войск и до крайности строго взыскивал не только за промахи в работах, но и за фронтовым учением и проделыванием оружейных приемов. Наказанных по его приказанию солдат часто уносили на носилках в лазарет; но в оправдание такой жестокости следует заметить, что в этом случае великий князь придерживался только воинского устава того времени, требовавшего беспощадного вколачивания ума и памяти в недостаточно сообразительного солдата, а за исполнением строгих правил устава наблюдал приснопамятный по своей бесчеловечности всесильный Аракчеев, которого побаивались даже великие князья. Чтобы не подвергаться замечаниям зазнавшегося временщика, требования его исполнялись буквально, а в числе этих требований одно из главных заключалось в наказании солдат за всякую провинность палками, розгами и шпицрутенами до потери сознания.
При таких условиях началась служба Николая Павловича, и, конечно, не могли эти условия не оставить следов на нем. Учения, смотры, парады и разводы он любил неизменно до самой смерти, производил их даже зимой. В гвардейском корпусе, состоявшем из 24 пехотных и кавалерийских полков и 6 отдельных батальонов и кавалерийских дивизионов, он знал по фамилиям почти всех офицеров фельдфебелей, большинство пажей Пажеского корпуса и многих воспитанников школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров и кадетских корпусов. А между тем ознакомление с этими многими сотнями лиц и учащейся молодежи производилось не систематично: государственные дела отнимали у Николая Павловича много времени, но раз узнав фамилию офицера на учении, в карауле, на гауптвахте или на придворном балу, а воспитанника при посылке в ординарцы, он уже не забывал ее.
Впервые мне довелось увидеть Николая Павловича вблизи в августе месяце 1840 года, в день въезда в Петербург невесты наследника цесаревича Александра Николаевича, впоследствии супруги его Марии Александровны. Занимая место в первой шеренге двухвзводного отряда Института Корпуса путей сообщения, стоявшего на Дворцовой площади, я мог хорошо всех видеть, и в числе этих всех особенно выдававшегося своим ростом и фигурой императора, ехавшего верхом с наследником и большой свитой вслед за коляской с помолвленной принцессой. Во второй раз я стоял уже лицом к лицу перед ним, будучи послан в ординарцы, на второй день Пасхи, в следующем году. Близко был я тогда от него, всего на расстоянии шага, но уже не думал его рассматривать: у меня, как говорится, душа упала в пятки, и немудрено: я стоял перед требовательным по фронту Николаем Павловичем. Только когда я отрапортовал ему: «К Вашему Императорскому Величеству от Института Корпуса путей сообщения на посылки прислан», — и государь с довольным лицом, взяв за плечи, похристосовался со мной, душа моя из пяток перекочевала в седьмое небо. Ах, какая была это счастливая минута в жизни и как хотелось мне еще раз пережить ее, попав снова в ординарцы! Но это оказалось невозможным: за последний год моего пребывания в институте я настолько вырос, что годился во фронт гренадерских рот, а кадет такого роста Николай Павлович не любил, великанов было в гвардии довольно, в кадетах же он видел только ребят, и таких напоказ ему и посылали. Но если я не мог более попасть к нему в ординарцы, зато любовался им ежемесячно на разводах (караульные взводы наши чередовались, их было в институте четыре, а разводы с церемонией государь делал только по воскресеньям) и на ежегодном весеннем, называвшемся Майским, но часто бывавшем в апреле, параде. Каких только гвардейских мундиров я не видел за это время на Николае Павловиче, и все они шли ему, что же касается до посадки его на коне, то такого молодца-кавалериста, несмотря на его мощную прямую богатырскую фигуру, редко можно было встретить. Государственные дела не допускали Николая Павловича заниматься не только исключительно, но даже лишний час войсками и военными делами, тем не менее всякому бросалось в глаза, что он был военным по призванию и совершенно доволен, когда, гарцуя на коне, объезжал свои войска или, стоя на месте, пропускал их мимо себя церемониальным маршем.