Где-то в середине весны сие творение, распространяемое таким себе самиздатом по Петербургским салонам дошло и до меня. Не сказать, чтобы я был сильно заинтересован, но, во всяком случае, стало понятно, благодаря кому сняли Сперанского. Очевидно, что Карамзин только идеологическое обоснование подготовил, все же не того он был уровня фигурой, чтобы самостоятельно на Михаила Михайловича замахиваться.
Сперанского я сумел спасти только в самый последний момент. Не то чтобы ему грозило что-то совсем страшное, но и высылка из столицы, для человека привыкшего вращаться в высших сферах и влиять на политику государства — тоже не сахар. А так я пристроил юриста к себе, назначив главой юротдела и дал задание в неофициальном порядке разрабатывать нормального вида уголовное уложение. В конце концов, не получится протолкнуть его через Александра, сам подпишу, когда стану императором: без коренной реформы законодательства связанного с его упрощением, упорядочиванием и обновлением все равно не обойтись. Почему бы и не заняться этим заранее.
Мысль сама собой перескочила на недавний приезд в Питер на пасхальные праздники Михаила. Парню уже было четырнадцать и он наконец вошел в тот возраст, когда с подростком уже было можно говорить условно на равных. Брат был в восторге от обучения в Лицее, от свободного общения со сверстниками, которого тут во дворце ему постоянно не хватало.
Спросил Михаила про «наше все» Александра свет Сергеевича, который учился в том же Лицее только на курс младше. Великий князь вопросу очень удивился, действительно, откуда бы я мог знать об одном из сотен учеников сего заведения, который еще ничем кроме своего отвратительного характера не прославился. Посоветовал Михаилу присматривать за будущим поэтом и аккуратно оказывать тому свое покровительство, не перебарщивая, впрочем, с этим. Глядишь в будущем Пушкин будет о самодержцах и о власти вообще отзываться более лестно в своем творчестве. Впрочем, вряд ли.
Из парня так и била энергия струей, вот что значит молодость души. В себе я, не смотря что физически старше был только на два года, такого совершенно не чувствовал.
— Как молоды мы были,
Как искренне любили,
Как искренне любили
И верили в себя… — пропел я, откровенно фальшивя.
Не смотря на занятия музыкой, до Градского мне все равно было как до Луны раком.
— Надо что-то с этим делать, иначе так и до депрессии можно себя загнать, — я встал, отложил бумаги и, немного подумав, отправился переодеваться. То, чем я собирался заняться, делать в домашнем халате было не удобно.
— Мелодия простая: четыре четверти. Сильные доли — нечетные, четыре и восемь отмечаются двойным ударом, — я обвел собранных дворцовых музыкантом взглядом и выцепил усача с барабаном. — Клаве нет, нужно добыть било. Рисунок простой: два-три, пять-шесть с половиной- восемь. Контрабас отмечает слабые доли.
Я взял в руки гитару — спасибо музыкальным занятиям я теперь мог не только «пачку сигарет» изобразить — и наиграл несколько аккордов, демонстрируя общую стилистику жанра.
— В остальном играйте что хотите, понятно?
— Темп какой, ваше высочество? — Робко осведомился дворцовый капельмейстер.
— Да Бог его знает, — я пожал плечами. Никогда не приходило в голову считать какой там темп. — Попробуйте что-нибудь сообразить, а там я скажу быстрее нужно или медленнее.
Что сказать? Все же дворцовые музыканты были профессионалами. Буквально за полчаса у них получилось поймать идею и начать выдавать нечто отдаленное похожее на сальсу двадцать первого века. Не Александр Абреу, конечно, ну так и я не танцевал добрых шестнадцать лет.
— Теперь с тобой, — когда от музыкантов я сумел добиться более-менее приемлемого результата, повернулся к Марусе — одной из двух приставленных ко мне Воронцовым горничных. — Ты вообще танцевать умеешь?