— Тут у нас палаты, где лежат пациенты, — передо мной по очереди раскрыли несколько дверей. Ну что сказать — бедненько но чистенько. Достаточно стандартные, сколоченные из толстых деревянных реек и потом выкрашенные светлой краской кровати, тумбочки, стены и пол опять же в краске. Стены имели светло-бежевый цвет, отчего визуально палата становилась как бы больше, плюс большие окна широко открытые по летнему времени. Заметив мой интерес к обстановке Франк тут же бросился давать пояснения, — вся обстановка сделана так чтобы ее проще было мыть. Раз в день проводится влажная уборка, раз в неделю перемываем стены и меняем постельное белье. Прошу вас дальше…
— Очень интересно, — был вынужден признать я. — Много пустых палат?
— Мы же военный госпиталь, под нужды военного времени и количество койко-мест рассчитано, можно сказать с запасом, — пояснил Франк. — Сейчас открыт один корпус на восемьдесят коек, еще два корпуса суммарно на двести коек закрыты и могут быть применены… В сложные времена.
Главврач несмотря на то, что тридцать лет прожил в России, на русском языке говорил с заметным акцентом. Делал паузы подбирая слова, путал окончания, не совсем верно произносил отдельные звуки. Он много лет прожил в Вильне, куда переехал с семьей из Вены еще в 1804 году, долго преподавал в университете этого города, однако с началом перевода всех учебных заведений империи на русский язык — на котом читать лекции оказался не способен, хотя прекрасно говорил сразу на нескольких европейских языках включая латынь, французский и польский — был вынужден кафедру оставить. Некоторое время занимался частной практикой и в итоге был поставлен руководить в Варшаве военным госпиталем, где правильность русского языка никого особо не волновала. Главное, чтобы дело делалось, а с этим у Франка все было в порядке.
— А здесь у вас что? — Я кивнул в сторону отдельного коридора, уходящего в сторону от основного «ствола».
— Ооо! Тут у нас хирургия! Я не побоюсь сказать, что наш хирургический кабинет обустроен лучше всех в империи, — немец явно воодушевился, принявшись многословно рассказывать о том, как собирал по всей империи нужные ему инструменты и оборудование. Я бросил быстрый взгляд на генерала, тот только улыбнулся и кивнул. — Но самое главное — это электрическое освещение!
— Ого! — Тут уже я действительно удивился. — Расскажите подробнее пожалуйста.
— Конечно, ваше императорское величество, — кивнул Франк. — Дело в том, что освещение в хирургии дело важнейшее. Врач должен хорошо видеть, что делает, а этого, скажу вам, даже при хорошем дневном свете, добиться удается далеко не всегда. Поди рассмотри, что у человека внутрях, когда еще кровь течет, всякие другие жидкости, все скользкое а тебе резать нужно как можно быстрее, пока оперируемый не истек. А ведь бывает, что и ночью резть нужно, далеко не все может ждать до утра, к сожалению. И тогда что? Свечи? Керосинки? Света от них не много, а вот грязи — ужас просто.
— И как вы до этого вообще додумались? — Испытывая некоторое смущение от того, что сам не догадался это предложить, спросил я. Для такого дела как хирургия можно использовать даже короткоживущие фарадеевские лампы. Не обеднеем, глядишь.
— Будете смеяться, ваше императорское величество, но журнал с номером об изобретении господина Фарадея мне один из бывших студентов принес. А дальше все было просто — благо его императорское высочество Константин Павлович вошел в положение и ассигновал часть своих средств. Лампы, к сожалению, еще не идеальные, даже сейчас спустя всего два десятка операций уже ясно стало, что можно изменить в этом приборе, но даже так — это, не побоюсь, громких слов, настоящий прорыв!
Спорить с немцем я, конечно же, не стал. Действительно прорыв. И прорывов таких за последние годы было много. Десятки, сотни. Некоторые были маленькие — такие себе прорывчки — в узких областях, незаметные на первый взгляд. Имелись и другие, за которые в будущем дали бы Нобелевку, что называется, «не глядя».
Во многом наука тут шла в ногу с развитием техники и производства в целом. Например в империи для медицинских целей начали выпускать резиновые перчатки — не одноразовые конечно, но лучше такие чем никаких — различные шланги и прочую оснастку. Банальные грелки расходились буквально десятками тысяч штук, смешно сказать, но для них пришлось целое отдельное производство в Риге ставить.
Тонометры. Простейшая штука — ртутный манометр уже, как оказалось, вполне существовал, и даже измерения кровяного давления уже имели место, правда для этого приходилось вскрывать артерию и подключаться к сосудам «напрямую». А тут нужно было добавить всего лишь резиновую манжету, трубку, грушу… И все. Я, предположим, даже близко не представлял саму теорию процесса измерения артериального давления, но зато практика имелась достаточно обширная. Благо довелось еще в прошлой жизни застать аналоговые тонометры — у бабушки такой был, — практически полностью вытесненные потом электронными.
Или, например резиновые мешки с маской для принудительной вентиляции легких. Не помню, как они назывались в моей истории, тут они получили имя придумавшего их физиолога Аристова Евгения Филипповича. Ну как придумавшего… Скажем так, Аристов талантливо развил аккуратно подкинутую ему идею и довел ее до воплощения в жизнь, так что в любом случае имя врача прибор теперь носил вполне заслуженно.
Открытия шли косяками. Стаями, стадами, я бы даже сказал. На столько, что еще двадцать лет никому кроме внутреннего потребителя не нужные российские медицинские журналы стали активно переводить на другие языки. Наряду с общемедицинскими изданиями — тот же Военно-медицинский журнал стабильно переводился на восемь языков включая латынь — начали появляться первые специализированные издания.
С 1825 года выходил «Вестник микробиологии», «Скальпель», посвященный хирургии, увидел свет в 1827 году. Появились периодические издания посвященные акушерству и гинекологии а также новинкам на ниве фармакологии.
И это все, что перечислено выше — это все маленькие прорывчики. Громадным прорывом стало открытие холерного вибриона командой московских врачей под руководством профессора Мухина, которое произошло в 1832 году.
Это было настолько прорывным событием, что сам Мухин получил от меня «Владимира» третьей степени и большое денежное пожертвование на продолжение исследований, а вся его команда — не слишком надо признать обширная — по «Невскому». А в целом данный случай заставил задуматься об учреждении какой-нибудь серьезной научной премии, — типа той же Нобелевки, — благо вручать ее русским медикам можно было чуть ли не каждый год. Причем пачками.
— Ну почему же буду смеяться? — Я пожал плечами. В целом, то что я видел мне очень нравилось, прогресс в медицине всего за тридцать лет был поразительным. В этой области мы опережали известный мне ход времени лет на тридцать или даже сорок. Причем уверенно, а еще лет через двадцать глядишь и вообще выйдем на уровень начала 20 века. — Молодежь — наше будущее, можно только порадоваться за подрастающее поколение. Будет не так страшно передавать дела, когда соберемся на покой. Чем еще можете меня порадовать?
В целом ревизия «Западного фронта», можно сказать, прошла успешно. Армия активно тренировалась, готовилась к войне «по-новому» и вообще выглядела, на первый взгляд, достаточно грозно. Даже не за что было Константина как главу округа поругать. Он последние пару лет вел себя практически образцово, я грешным делом, когда он сорвался на похоронах мамА, чуть не отдал приказ его… Как бы это сказать… Актировать. Но нет, он сначала прислал пространное письмо с извинениями, потом и сам приехал в столицу чтобы повиниться.
Да и у СИБ к великому князю претензий не было. Ни подозрительных встреч, ни высказываний неосторожных — хоть к ране прикладывай, как говорится. Я затевая эту инспекционную поездку мысленно готовился отправить Константина в отставку, однако поводов снять брата с должности просто не нашлось.
Нет, были конечно отдельные шероховатости, но без них ни одна реформа не проходит, иного ждать просто глупо.