Поход через пустыню проходил без особых происшествий, не считая паразитов которые прямо таки кишели в одежде. Одежду клали днем на раскаленный песок, но это мало помогало. Вдобавок вся одежда пропиталась запахом пота и дымом костров, но Муравьеву, привыкшему к воинским тяготам, это не доставляло особых неудобств. Он был полон впечатлений от увиденного, и по вечерам, тайком, вел дневник, куда записывал все увиденное за день.
Но, когда до Хивы осталось всего пять переходов, счастье изменило капитану. Когда они ушли с дороги, пропуская большой, в тысячу верблюдов караван, один из купцов, видавший его мельком в Баку, узнал его и указал не него пальцем. О чем он говорил, Муравьев не слышал, но страх мерзким холодком разлился по его жилам. Другие торговцы и погонщики подошли к туркменам из его каравана и напрямую спросили кто он такой. Но глава каравана, как ни в чем не бывало заявил, что дескать да, он пленный русский и они везут его на продажу в Хиву. Торговцы заулыбались и закивали головами в знак одобрения. На этом инцидент был исчерпан и через пять дней на горизонте, наконец, показались белые стены и голубые минареты Хивы.
Остановившись в ближайшем к Хиве караван-сарае капитан, послал двух человек впереди себя, дабы известить хана и местное начальство о своем прибытии в качестве российского посла. Между тем он, наконец-то, тщательно умылся и переоделся в свой парадный мундир, чтобы предстать перед хивинцами как официальное лицо. Через несколько часов к караван-сараю подъехали двое всадников в богато расшитых халатах. Один из них низкий, с обезьяньей мордочкой под большой белой чалмой, а второй высокий и дородный, с рыжеватой бородой. Главным оказался высокий, который представился офицером ханской армии. Он и сообщил русскому послу, что хан примет его завтра, а пока попросили его подождать в небольшой крепости неподалеку.
На следующий день молодой офицер обнаружил, что его обманули и никакой аудиенции ему не назначено. Ему запретили выходить из крепости, для чего у ворот выставили усиленную стражу. Капитан понял, что он попросту арестован и может быть казнен, буде на то ханская воля. А в ханском дворце, между тем, кипели нешуточные страсти. Одни советники призывали правоверного владыку казнить неверного, другие же, опасаясь мести русского императора, советовали с ним встретиться и узнать, чего же хотят эти русские. Время на востоке течет медленно, и капитан провел под арестом полтора месяца. И только когда он уже задумал бежать, переодевшись кочевником, ему, наконец, сообщили, что владыка хивинский готов его принять, правда, не уточнили когда...
Но все-таки через два дня ворота крепости со скрипом открылись и капитан, щурясь от яркого солнца, последовал в середине почетного конвоя в Хиву. После пыльной и грязной крепости, где он провел последние семь недель, город поразил его своим великолепием. Множество садов, среди которых белели дворцы вельмож и голубые изразцы мечети, сверкающие на утреннем солнце бирюзовыми бликами, выглядели как драгоценная шкатулка посреди монотонной желтизны пустыни. Приезд русского посланника произвел фурор среди местных жителей. Многие окружили конвой, чтобы посмотреть на чужестранца в русской офицерской форме. Детвора бежала позади и когда капитана ввели в его новые апартаменты неподалеку от ханского дворца, они даже попытались войти вовнутрь, но были безжалостно отогнаны конвоем. Среди глазеющей толпы Муравьев различил русские лица. Несчастные рабы снимали перед ним шапки и шепотом умоляли сделать что-то для их освобождения.
Передав во дворец послание и подарки от генерала Ермолова, через два дня капитан дождался-таки аудиенции. Как и два дня назад, по пути в ханский дворец толпа густо усеяла крыши, наблюдая за диковинным послом. Пройдя три грязноватых двора, Муравьев очутился в еще более грязном дворе, поросшем травой. Посреди двора стояла ханская кибитка, которая и служила резиденцией местного владыки. Хивинский владыка оказался громилой, хотя и с приятной наружностью. Одет он был в красный халат, сшитого из привезенного послом русского сукна. Этим хан подчеркивал, что подарок пришелся ему по душе, и он дружески расположен к его дарителю, что было обнадеживающим началом. Муравьев поклонился, не снимая шапки, и молча стоял, ожидая когда хан заговорит первым. Тот осматривал его цепким взглядом несколько минут, после чего произнес: