Летом 1819 года во время летних лагерей в Красном Селе, после смотра 2-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии, которой командовал Николай Павлович, состоялся конфиденциальный разговор Александра I с братом о судьбах престолонаследия. К тому времени у великокняжеской четы уже был сын Александр, а Александра Федоровна вновь ждала ребенка. Император отметил «семейное блаженство» Николая, которого не знал ни он сам, ни их брат Константин. Николай Павлович так передал смысл его слов, произнесенных в присутствии Александры Федоровны: «Константин решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати Божьей, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство»{196}. Соответствующие документы были подготовлены Александром I только в 1823 году. Но даже спросить о подробностях документов относительно престолонаследия Николай Павлович не решался. Мария Федоровна, хорошо знавшая подозрительный характер старшего сына, не советовала Николаю первым начинать этот разговор.
Во всех российских церквах продолжали провозглашать здравие императору Александру I и наследнику цесаревичу Константину Павловичу… Александр I сохранял свое право на рокировку братьев.
«Дорогой и бесценный Константин»: Цесаревич
Если между Николаем и покойным братом — «ангелом» Александром, при всей внешней безоблачности отношений, в действительности возникали недоверие и напряженность, то в еще большей степени это проявлялось во взаимоотношениях с Константином Павловичем. Обращение к нему в письмах Николая «дорогой и бесценный Константин», или «дорогой и бесценный брат»{197}, вряд ли должно вводить в заблуждение. Цесаревич был на 17 лет старше Николая (он родился в Царском Селе 27 апреля 1779 года) и всегда чувствовал свое превосходство над младшими братьями — Николаем и Михаилом. Это проявлялось еще в их детские годы. В рукописных воспоминаниях H. М. Ламздорфа, сына Матвея Ивановича Ламздорфа, содержится свидетельство о том, что «его императорское высочество Константин Павлович советами, шутками и насмешками неоднократно затруднял действия воспитателя»{198}.
Екатерина II связывала со своим вторым внуком различные несбывшиеся внешнеполитические прожекты. Благодаря одному из них — «греческому», он и получил свое имя, прозрачно намекающее на Константинополь. Кормилицей Константина одно время была гречанка Елена, а постоянным наставником — ставший графом грек Дмитрий Дмитриевич Курута, о котором Денис Давыдов впоследствии писал так: «Этот хитрый, но неспособный грек пользовался большим доверием великого князя»{199}.
После того как в 1794 году ему исполнилось пятнадцать лет, Константин получил под свое начало 15 солдат, которых и начал муштровать. Решили, что он уже достаточно взрослый. В 1795 году генерал А. Я. Будберг вел соответствующие переговоры с домом Саксен-Заафельд-Кобургским. В октябре того же года супруга наследного принца Кобургского привезла на смотрины в Петербург трех дочерей. Граф А. А. Безбородко в письме к С. Р. Воронцову от 11 октября 1795 года писал: «Прибывшие сюда принцессы Саксен-Кобургские очень недурны, и притом очень хорош тон». Особо он отметил младшую шатенку, четырнадцатилетнюю Юлию-Генриетту-Ульрику (родилась в Готе 23 сентября 1781 года): она «довольно видна и приятнее других. Я думаю только, что она скоро толстеть станет. Выбор еще не сделан»{200}. Ш. Массон, которого не стесняли соображения благопристойности, более скептически описал первое знакомство Константина Павловича с претендентками на его руку: «Русские даже позволяли себе отпускать колкие замечания насчет этих принцесс, смеясь над старомодностью и дурным вкусом их одежд. Их представили ко двору только после того, как обновили их гардероб. Константину не понравилась ни одна из них; он говорил, что у них ужасно немецкий вид… Чтобы заставить его сделать выбор, пришлось подогревать его воображение; и тогда он, к сожалению, указал на младшую, маленькую брюнетку, которая обнаруживала ум и внушала интерес. Она заслуживала большего счастья, нежели то, которое обещал ей характер супруга…»{201} Воображение Константина «подогревалось», вероятно, и готовившимся к его свадьбе поистине царским подарком — он должен был стать владельцем Мраморного дворца, построенного по проекту Антонио Ринальди для Г. Г. Орлова и после его смерти купленного в казну у его братьев.
Жениху в то время пошел шестнадцатый год, хотя и выглядел он на все 23 года. Вот как описывала его мать принцессы: «У него широкое, круглое лицо, и если бы не курносый нос его, он был бы очень красив; у него большие голубые глаза, в них много огня и ума; ресницы и брови почти черные; небольшой рост и губы совсем пунцовые, очень приятная улыбка, прекрасные зубы и свежий цвет лица; в ясном взгляде видны кровь и душа неиспорченные… У него такая прямая душа, столько простоты, столько сочувствия ко всему великому и столько скромности!»{202} Вероятно, герцогиня-мать увидела в женихе то, что ей хотелось увидеть. Оставим на ее совести некоторые поспешные комплименты. По мнению современников, внешне Константин больше всего напоминал покойного отца, хотя определенные черты сходства с отцом находили и у Михаила Павловича. Не только внешне, но и по характеру и темпераменту Константин походил на Павла Петровича. Сравнивая его с Александром Павловичем, Ш. Массон дал ему следующую весьма обстоятельную характеристику: «Этот молодой великий князь не имеет такой любезной и пленительной наружности, как его брат, но в нем больше смелости и живости: взбалмошность у него занимает место ума, а шалопайство — любви к народу… В нем были, однако, зародыши духовной и сердечной доброты, которыми пренебрегли его первые наставники… Несмотря на свою невыдержанность, он наделен способностями, кои могли бы сделаться блестящими качествами, потому что он мужественен, щедр и охотно выручает своих друзей. Его энергия неистощима, а свойственная ему откровенность редко встречается в принце. Впрочем, он достойный сын своего отца: те же странности и вспышки, та же жестокость, то же буйство»{203}.
Крепкое мускулистое телосложение делало Константина заметным среди придворных кавалеров. Современники отмечали его сутуловатость, небольшой вздернутый нос с несколькими светлыми волосинками на переносице, которые в минуты гнева приподнимались вместе с бровями, а на лице «отсутствие приятного выражения»{204}. Любовью к мундиру и спартанскими наклонностями он выделялся даже среди братьев. Как отмечал П. Лакруа, «Константин спал мало, никогда не скидывал военного мундира. Вставал всегда в 3 часа утра»{205}. Его слабостью были сигары, курение которых в высшем обществе считалось тогда дурным тоном.
Неудивительно, что брак, заключенный с Анной Федоровной, как стали звать принцессу после миропомазания, 15 февраля 1796 года, оказался неудачным во всех отношениях. По горячим следам Ш. Массон писал: «Кто бы мог вообразить, что молодой семнадцатилетний принц (17 лет ему исполнялось через два месяца после свадьбы. — Л. В.), живой и сильный, который только что женился на юной и прекрасной девушке, проснется после первой брачной ночи в пять часов утра, спустится на площадь перед дворцом и там с помощью палочных ударов будет муштровать двоих солдат из своей охраны? Так поступил великий князь Константин. Не знаю, обещает ли эта воинственная ярость хорошего генерала, но она наверняка служит доказательством того, что он никуда не годный супруг»{206}. Константин действительно пренебрегал супругой, и брак оказался бездетным. Сразу же после воцарения Павла I Константин был назначен шефом Измайловского полка, в который был включен и его гатчинский батальон. После коронации Павла I он сопровождал отца в его поездке по России. Вскоре он был также назначен генерал-инспектором всей кавалерии и главным начальником кадетского корпуса. Павел I явно к нему благоволил. В ноябре 1796 года ему было назначено денежное содержание в 100 тысяч рублей, супруге — в 60 тысяч. Но уже в декабре того же года он стал получать 500 тысяч рублей, как и его старший брат Александр. Он становится и помещиком Петербургской губернии: 2 июня 1797 года ему подарена мыза Стрельна, а 21 июня к ней дополнительно приписано 1500 душ крестьян. Во время Итальянского похода под именем графа Романова он находился в корпусе А. Г. Розенберга и получил замечание А. В. Суворова за неудачное вмешательство в руководство военными действиями. Почти весь Швейцарский поход Константин мужественно проделал пешком. За участие в этих кампаниях Павел I, в нарушение собственного закона о престолонаследии, 28 октября 1799 года пожаловал Константину титул цесаревича, хотя его уже носил старший брат Александр. Характер великого князя за эти годы не изменился. Он по-прежнему был груб и несдержан.