«Разве может встать между вами и мной вопрос о неудовольствии?»: Братские взаимоотношения на фоне трона
В 1803 году, два года спустя после «удаления жены» Константина Павловича Анны Федоровны, вдовствующая императрица Мария Федоровна пыталась образумить «блудного сына»: «Нравы, уже и без того растленные, испорченные, придут еще в вящее развращение через пагубный пример стоящего при самых ступенях престола, занимающего первое в государстве место»{228}. Впрочем, понимая, что прошлое не вернуть, Мария Федоровна предлагала компромиссный вариант — выбрать новую невесту при обязательном утверждении ее кандидатуры: «В пребывание Ваше у разных дворов владетельных князей Германии изберите себе невесту, во всех отношениях вас достойную. Как скоро утвердитесь в вашем выборе и получите от меня и от императора дозволение, тогда на развод Ваш объявляю свое согласие»{229}. Все это мало устраивало цесаревича. Он даже сочинил тогда шутливую песню, приравнивая новый брак с немецкой принцессой к пожару или наводнению. Теперь же, когда выбор его был сделан в пользу Жаннеты Грудзинской, такой вариант для Константина и вовсе становился неприемлемым.
Как уже отмечалось, летом 1819 года состоялась первая беседа императора с Николаем Павловичем относительно возможного престолонаследия, причем император ссылался на согласие Константина. Разговор об этом явно имел место. Когда в том же году великий князь Михаил Павлович проезжал через Варшаву, он встретился с Константином Павловичем, ожидавшим еще и Николая. «Видишь ли, Michel, — сказал он ему однажды среди своих приготовлений к встрече великого князя Николая Павловича, — с тобой мы по-домашнему, а когда я жду брата Николая, мне кажется, будто готовлюсь встретить государя… Я женат на женщине, которая не принадлежит ни к какому владетельному дому, и, что еще более, на польке: следственно нация не может иметь ко мне необходимой доверенности, и отношения наши всегда останутся двусмысленными. Итак, я твердо решил уступить престол брату Николаю, и ничто не поколеблет этой зрело обдуманной решимости. Пока она должна остаться в глубокой между нами тайне…»{230}
В то время Константин Павлович еще продолжал добиваться права на развод с Анной Федоровной. Только 20 марта 1820 года последовал манифест. В нем говорилось, что супруга цесаревича еще в 1801 году удалилась в чужие края «и впредь возвратиться в Россию не может по крайне расстроенному ее состоянию». В связи с этим Синод разрешил развод согласно 10-му пункту духовного регламента. Но в манифест было внесено дополнение: «…Если какое лицо из императорской фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответствующего достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому, в таком случае лицо императорской фамилии не может сообщить другому прав, принадлежащих членам императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на наследование престола»{231}. Сам Константин формально сохранял права на российский престол. Речь шла только о его супруге и возможных детях, которые не становились наследниками. Это был так называемый морганатический брак[5]. Подозрительный Александр I, несомненно, мог подумать и о возможном укреплении связей Константина Павловича с польской аристократией, и о перспективах использования братом польской карты. Если бы Константин в действительности мог чувствовать эпоху и реализовать свои амбиции в Царстве Польском! Но этого не произошло и не могло произойти. Во всяком случае, согласию на этот брак предшествовало вынужденное согласие Константина Павловича на негласный пока отказ от престола.
12 мая 1820 года состоялось венчание по православному обряду в церкви Королевского замка в Варшаве, а затем — по католическому в каплице замка. Кроме Дмитрия Куруты присутствовало еще три доверенных лица Константина Павловича. Цесаревич приехал в Королевский замок из своей резиденции в Бельведерском дворце один в кабриолете (легком двухколесном экипаже на одной оси без козел) на паре лошадей, которыми сам же и правил, и после обряда увез супругу на том же экипаже в Бельведер. В Петербург невестку не приглашали, хотя 8 июля того же года ей был пожалован титул княгини Ловичской по названию пожалованного цесаревичу имения Лович. По мнению биографов княгини, она, не вмешиваясь в политику, умела смирять вспыльчивый нрав своего супруга и заочно приобрела расположение императорской семьи. Именно через нее воздействовали на Константина Павловича, чтобы уговорить его все же приехать в Москву в 1826 году на коронацию Николая I. Позднее, во время польского восстания, уже больная, она окружила цесаревича заботой и вскоре после его смерти скончалась «вследствие полного разложения внутренностей»{232} в Царском Селе 17 ноября 1831 года, где и была погребена в склепе костела.
Продолжение интриги имело место в конце 1821-го — начале 1822 года, когда ко дню рождения Александра I, отмечавшемуся 12 декабря, все его братья были вызваны в Петербург, и около двух месяцев — впервые после 1816 года — вся семья Романовых пребывала вместе. Именно тогда, после посещения Михаилом Константина Павловича в Мраморном дворце, на прощание, когда младший брат уже садился в сани, цесаревич произнес известный монолог, который в русском переводе передается в различных изданиях с небольшими разночтениями: «Помнишь мои слова в Варшаве! Сегодня вечером все устроилось… Государь обещал составить обо всем этом особый акт и положить его к прочим, хранящимся на престоле в московском Успенском соборе; но акт этот будет содержим в глубокой тайне и огласится только тогда, когда настанет для этого нужная пора»{233}.
После этого объяснения Константин Павлович написал письмо брату, помеченное 14 января 1822 года. Черновой его вариант предварительно был рассмотрен и исправлен самим императором. Практически это письмо было продиктовано императором: «Всемилостивейший государь!.. Не чувствуя в себе ни дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть когда бы то ни было возведену на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, осмеливаюсь просить Вашего Императорского Величества передать сие право тому, кому оно принадлежит после меня, и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение Нашего Государства. Сим могу я прибавить еще один залог и новую силу тому обязательству, которое дал я непринужденно и торжественно при случае развода моего с первой моей женой»{234}. В заключение Константин Павлович обещал, «поступая в партикулярную жизнь», быть примером для верноподданных.
В ответном письме 2 февраля 1822 года Александр I писал: «Любезнейший брат!.. Нам обоим остается, уважив причины, Вами изъясненные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благословил последствия столь чистейших намерений»{235}. Впрочем, пока все это были скорее личные письма, чем официальные документы. Они были составлены так абстрактно, что в случае кончины Николая Павловича или его отказа от престола, давали возможность передачи короны и младшему брату Михаилу Павловичу. Константин так и не узнал точно, был ли составлен по этому случаю обещанный манифест. В любом случае до его оглашения он не имел юридической силы.
Более чем через год после обмена письмами манифест действительно был подготовлен. Когда летом 1823 года архиепископ (впоследствии митрополит) Московский Филарет находился по делам в Синоде, министр духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицын сообщил ему секретное повеление императора: ему было передано письмо Константина Павловича и поручено подготовить текст манифеста. Вскоре Филарет выполнил поручение и отдал проект манифеста Александру I во время приема в Каменноостровском дворце. Однако перед отъездом в Москву ему пришлось заехать в Царское Село, где на квартире А. Н. Голицына он вновь увидел свой текст, но уже после просмотра Александром I. Некоторые слова были подчеркнуты карандашом. Стараясь угадать смысл замечаний, Филарет внес исправления. Этот документ и был подписан Александром I в Царском Селе 16 августа 1823 года как манифест о добровольном отречении Константина Павловича от престола, в котором прямо говорилось: «… Вследствии того, на точном основании акта о наследовании престола наследником нашим быть второму брату нашему, великому князю Николаю Павловичу»{236}. В пакетах, положенных на хранение в Государственном совете, Сенате и Синоде и в Успенском соборе, были копии документов, переписанные князем А. Н. Голицыным. Кроме архиепископа Филарета, о содержании заготовленных документов знали князь А. Н. Голицын и граф А. А. Аракчеев. После возвращения в Москву архиепископу удалось, не привлекая лишнего внимания, положить запечатанный пакет с манифестом и письмами за алтарем Успенского собора в специальный опечатанный ковчег. Если осенью и зимой в Петербурге прошли невнятные слухи о каких-то запечатанных пакетах, в Москве тайна была соблюдена{237}. Секретные пакеты, запечатанные печатью императора, с манифестом Александра I о передаче права наследования престола от Константина к Николаю Павловичу имели собственноручную надпись Александра I: «Хранить в Государственном совете (аналогично — в Успенском соборе, Сенате, Синоде. — Л. В.) до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть, прежде всякого другого действия, в чрезвычайном собрании»{238}.
5
Морганатический брак (от