Первая из нескольких вялых, скорее демонстративных атак конногвардейцев на каре московцев была отбита. Когда же Николай Павлович выехал вместе с А. X. Бенкендорфом на Сенатскую площадь, он был встречен выстрелами{336}. Тем временем В. Ф. Адлерберг был послан к шталмейстеру В. В. Долгорукову с целью «приготовить загородные экипажи для матушки и жены», чтобы «в крайности выпроводить их под прикрытием кавалергардов в Царское Село»{337}. Принц Евгений Вюртембергский пишет, что он посоветовал предпринять аналогичные меры шталмейстеру Ф. В. Самарину{338}. В то же время Николай Павлович неоднократно посылал в Зимний дворец А. Ф. Орлова с информацией о развитии событий. Наконец, распорядившись о подвозе артиллерии, он сам поспешил во дворец, чтобы убедиться в подходе Саперного батальона. Именно тогда у здания Главного штаба произошла знаменательная встреча с мятежными лейб-гренадерами, которых вел поручик Н. А. Панов. Перед этим около 900 гренадеров под его командованием уже перешли по льду Неву в районе Мраморного дворца и по Миллионной улице направились к Зимнему дворцу. Вероятно, их появление у Зимнего дворца было далеко не случайным, а соответствовало планам Северного общества. Но гвардейские саперы уже были на месте. С. А. Хомяков в письме к сыну, бывшему конногвардейцу и будущему славянофилу А. С. Хомякову, писал: «Говорят, что саперы предупредили это покушение только пятью минутами»{339}. Вот что свидетельствует один из офицеров лейб-гвардии Саперного батальона: «Едва успел он (батальон. — Л. В.) выстроиться на большом дворе, как в главных дворцовых воротах послышался шум и громкий говор, от которого доходили до саперов только слова: «Раздайтесь! Пропустите!» Вслед за тем с криками «ура!» показалась у входа во двор нестройная толпа солдат лейб-гвардии Гренадерского полка в шинелях и фуражках, державших ружья наперевес». Присутствие Саперного батальона во дворе оказалось неожиданностью: «Поручик Панов остановился перед ним в недоумении и нерешимости. По прошествии нескольких минут, махнув опять шпагою, он закричал: «Ребята! Да это не наши, правое плечо вперед, за мною марш».
Гренадеры выбежали со двора, «оставив саперов в раздумье… Саперы поняли только, что их хотя и пассивное присутствие во дворе Зимнего дворца спасло царственные… лица от величайшей опасности»{340}. Взводы Саперного батальона были распределены по основным подъездам и входам в Зимний дворец. Впрочем, наблюдавший за этой сценой из окна Зимнего дворца В. Р. Марченко отметил, что и до этого лестницы во дворце «были набиты солдатами с ружьями»{341}. Вероятно, это были солдаты караула.
Вот тогда-то гренадеры во главе с Н. А. Пановым бросились от Зимнего дворца к Сенатской площади, но у здания Главного штаба им преградили путь кавалергарды. Направлявшийся к Зимнему дворцу Николай Павлович стал невольным свидетелем этого инцидента. Вот что писал об этом адъютант А. X. Бенкендорфа: «Начало смеркаться. В это время бегут роты Лейб-гренадерского полка по площади от дворца и кричат: «Конституцию!» На вопрос, что они разумеют под этим, они отвечали: «Жену Константина Павловича!» Государь приказал пропустить этих несчастных к мятежникам…»{342} Об этом же рассказывал и арестованный по подозрению в принадлежности к тайному обществу Г. А. Перетц. Впрочем, он уточнил: «… В армии бунтовавшие солдаты будто бы знали цель общества, что им обещано было уменьшение службы и прибавка жалованья»{343}.
Убедившись в прибытии саперов, Николай Павлович вернулся к Сенатской площади, где кроме гренадер Н. А. Панова к восставшим присоединилось 200 гренадер, которых другой дорогой привел к площади поручик А. Н. Сутгоф, и около 1100 моряков Гвардейского экипажа во главе с Н. А. Бестужевым. Всего восставших было уже около трех тысяч человек. Поскольку нерешительные атаки конногвардейцев не принесли успеха, Николай Павлович продолжал сосредоточение войск, добившись 3—4-кратного превосходства. Однако в стойкости многих частей приходилось сомневаться. Безрезультатными оказались и переговоры с мятежниками, в том числе Петербургского митрополита Серафима и Киевского Евгения (после половины третьего), а также обращение великого князя Михаила Павловича, прибывшего на площадь во главе с остатками Московского полка. Правда, мятежные московцы во избежание контактов со своим августейшим шефом уже были поставлены внутри каре лейб-гренадеров. Безуспешно пытался уговорить матросов Гвардейского экипажа командующий гвардейским корпусом генерал от кавалерии А. Л. Воинов.
Тем временем посланные за артиллерией дежурный генерал Главного штаба А. Н. Потапов и вдогонку ему командующий гвардейской артиллерией генерал-майор И. О. Сухозанет прибыли с четырьмя орудиями 1-й легкой пешей батареи 1-й артиллерийской бригады. Батареей командовал поручик И. М. Бакунин. Когда артиллерия стояла еще на Гороховой улице, в окружении Николая Павловича стали говаривать о необходимости ее использования. Николай Павлович ответил по-французски: «Да, но я еще не совсем уверен в артиллерии»{344}. Интересно, что даже французский посланник Ла Ферронэ, находившийся в гуще событий рядом с Николаем Павловичем, сказал: «Становится темно, и мне кажется, государь, что без пушек обойтись нельзя, потому что кабаки дадут случай развернуться бунту в городе»{345}. Кстати, о возможности такой меры говорил накануне восстания А. И. Якубович, но это предложение было отвергнуто К. Ф. Рылеевым. В необходимости использования «последнего довода королей» убеждали Николая Павловича также К. Ф. Толь и И. В. Васильчиков. К половине третьего орудия были выдвинуты на угол Адмиралтейского бульвара напротив Сената{346}.
Николай Павлович продолжал колебаться. Он не любил кровопролития, что будет отмечено наблюдателями во время Русско-турецкой войны 1828–1829 годов. Но начинал доминировать другой фактор. Николай Павлович записал: «Погода из довольно свежей становилась холоднее, снегу было весьма мало и оттого весьма скользко; начинало смеркаться, — ибо был уже 3 час пополудни»{347}. Как всегда, император точен в деталях. По расчетам Института теоретической астрономии, солнце зашло в тот декабрьский день без двух минут три{348}. Темнота была на руку восставшим. Нельзя было допустить ошибки, учитывая, что настроение толпы, собравшейся в районе Сенатской площади, было иное, нежели днем у Зимнего дворца. Неустойчивым оставалось и настроение части присягнувших войск.
Распространенная легенда о том, что орудия прибыли без снарядов, опровергается показаниями одного из офицеров-артиллеристов — подпоручика Н. В. Вахтина. Тогда, пишет он, «было положение иметь в батарее боевых снарядов, кажется, 10, а поэтому оных хватило для усмирения мятежа»{349}. Но за дополнительными картечными зарядами действительно посылали. Полковник А. В. Нестеровский приказал тому же Н. В. Вахтину отправиться с зарядным ящиком в артиллерийскую лабораторию на Выборгской стороне. Взяв первого попавшегося извозчика, подпоручик отправился в путь, но в лаборатории без письменного приказания ему зарядов не выдали, и он с пустым зарядным ящиком вернулся назад. К тому моменту, когда он еще отправлялся на Выборгскую сторону, орудия уже сделали четыре выстрела картечью, при возвращении он застал «дело оконченным: бунтовщики бежали по направлению от Сената через Неву, где собирались в группы, по которым было сделано еще три выстрела»{350}.
Начало артиллерийского огня зафиксировано во многих мемуарах. Последним парламентером, посланным Николаем Павловичем, был артиллерийский генерал И. О. Сухозанет, и это явилось прозрачным намеком восставшим. Когда ему прокричали «подлеца», он поскакал назад, условленным знаком на скаку выдернув из шляпы белый султан. Был конец четвертого — начало пятого часа пополудни.