Личного плана жестокость для него не была характерна, а подозрения и месть не распространялись на родственников. По отношению к арестованным Николай Павлович был по-своему справедлив. Когда император узнал, что подследственные в Петропавловской крепости находятся в плохих камерах и плохо питаются, то, по словам освобожденного с оправдательным аттестатом А. М. Исленьева, приказал «обрести хорошее помещение, хорошо кормить и допускать родных для свидания»{425}. Николай Павлович не столько мстил и злорадствовал, сколько выполнял свой долг, иногда вполне искренне жалея самого себя. Давая разрешение на свидание С. П. Трубецкого с женой, он пишет его сестре, графине Е. П. Потемкиной, ходатайствовавшей об этой милости: «Я весьма счастлив, графиня, что печальная услуга, которую я имел возможность Вам оказать, доставила Вам несколько минут утешения. Желаю, чтобы Вы убедились, как тяжело для меня быть вынужденным на такие меры, которые при всей пагубности их в виду общаго блага (здесь и далее выделено Николаем I. — Л. В.) погружают в отчаяние целые семейства; мне кажется, что сам не менее заслуживаю сожаления. Как бы я желал быть Вам в чем-нибудь полезным. Вы нуждаетесь в утешении, я это знаю, и простите мне выражение, Ваша покорность судьбе заставляет меня еще больше уважать Вас… Относительно испрашиваемого Вами у меня свидания распоряжения сделаны; я назначил его в понедельник на Пасхе, т. е. в день наиболее близкий к указанному Вами мне времени…»{426}
Когда В. А. Жуковский, выполняя очередную просьбу, спросил Николая Павловича, посоветует ли он известному «декабристу без 14 декабря», находящемуся за границей Н. И. Тургеневу вернуться в Россию, последовал ответ: «Если спрашиваешь меня как императора, скажу: «Нужно», если спрашиваешь как частного человека, то скажу: «Лучше ему не возвращаться»{427}. И это при том, что по дипломатическим каналам от английского правительства было официально потребовано выдать осужденного Н. И. Тургенева{428}.
Можно, конечно, считать лицемерием и материальную помощь, оказываемую родственникам декабристов. С. А. Хомяков писал сыну: «Но о чем не печатают, к великому удивлению всех, это о прекрасных поступках государя, который поистине выказывает характер величавый и благороднейший. Жена Рылеева и мать Бестужева молят о милосердии к себе и своей бедности; им дают пенсию…»{429} Не забывал Николай Павлович и о подарках к именинам дочери Рылеева Настеньке и т. д. С 1831 по 1852 год на нужды осужденных родственников ежегодно выдавались суммы из Управления Главного штаба. Дети 20 семей были устроены в различные учебные заведения на казенный счет. Если бы все правители были такими лицемерами по отношению к своим «неверноподданным»!
Позднее, когда эмоции отступили, их сменили более спокойные размышление и анализ. Отношение Николая Павловича к своим «друзьям по Четырнадцатому» становится более сдержанным и в чем-то сочувственным. Так, когда он ознакомился с рукописями К. Ф. Рылеева, то сказал А. X. Бенкендорфу: «Я жалею, что не знал о том, что Рылеев талантливый поэт; мы еще недостаточно богаты талантами, чтобы терять их»{430}.
Доброжелательное и тактичное отношение к родственникам осужденных, продолжающим гражданскую или военную службу, также отличительная черта не столько «лицемера», сколько строгого, но справедливого государя. Вспомним судьбу А. Ф. Орлова (внебрачного сына Федора Григорьевича Орлова, брата более знаменитых Алексея и Григория Орловых, наследника их имений), сумевшего также смягчить участь своего брата генерал-майора М. Ф. Орлова, участника ранних декабристских обществ и руководителя Кишиневской управы Южного общества. Благодаря протекции брата, 15 июня 1826 года наказание М. Ф. Орлову было ограничено отставкой от службы и высылкой в деревню Калужской губернии, но уже на следующий день он получил разрешение на жительство в Москве. Младший брат П. И. Пестеля, полковник Владимир Иванович Пестель, командовавший 14 декабря Кавалергардским полком, поддержавшим Николая Павловича, не остался без «монаршей признательности». В письме к отцу И. Б. Пестелю, известному своим генерал-губернаторством в Сибири в 1806–1819 годах, он рассказал о разговоре с императором 15 января 1826 года. Тогда Николай Павлович взял его за руку и сказал: «Ежели один сын огорчил отца, другой его во всем утешает, скажи это ему, успокой его, и сам будь покоен. Я надеюсь, что ты и меня будешь утешать»{431}. Далее Владимир Пестель добавил: «Мне хотелось бы, чтобы Вы могли видеть лицо императора, когда он говорил со мною. Это выражение участия и просветленности, которое проступало в каждой черточке его лица, сказало мне в тысячу раз больше утешения и надежды, чем лестные слова, которые он мне адресовал». В январе 1826 года В. И. Пестель был награжден знаком ордена Святой Анны 2-й степени, в июле получил флигель-адъютантство, а закончил службу генерал-лейтенантом и сенатором.
Для надзора за декабристами в Сибири был назначен известный своей честностью и доброжелательностью Станислав Романович Лепарский, на протяжении 16 лет командовавший Северским драгунским полком. Николай Павлович хорошо знал его по своей должности шефа этого полка. В отношении жен осужденных декабристов, последовавших за своими мужьями в Сибирь, Николай Павлович фактически проявил солидарность с Александрой Федоровной, записавшей в дневнике 13 июля 1826 года: «Жены высылаемых намерены следовать за своими мужьями в Нерчинск. О, на их месте я поступила бы также»{432}. Сам Николай Павлович знал их всех и во время обеда 22 декабря 1851 года, когда зашла о них речь, «перечислил всех жен преступников 14-го декабря, которые при ссылке их мужей в Сибирь добровольно за ними последовали, и прибавил, что, во всяком случае, это знак преданности, достойный уважения, тем более что часто видели противное»{433}. Как известно, 14 из 23 жен получили разрешение последовать за мужьями, и 10 воспользовались этим разрешением.
По случаю десятилетия царствования, срок каторжных работ для декабристов был уменьшен с 15 до 13 лет, хотя сами осужденные и часть общества надеялись на большую милость{434}. Когда же в письме от 27 декабря 1836 года В. И. Штейнгейль попросил простить его и перевести в Ишим или какой-нибудь другой ближайший к России город (в Сибири традиционно Россией называли территорию к западу от Урала), то Николай Павлович наложил резолюцию: «Согласен, давно в душе простил его и всех»{435}. А через полгода, 18 июня 1837 года, он легко откликнулся на просьбу наследника-цесаревича, совершавшего ознакомительное путешествие по России: «С удовольствием я согласился на твое желание облегчить участь виденных тобой преступников в Кунгуре и других. Всегда рад, чтоб милости могли чрез твое ходатайство от меня исходить, когда сие возможно учинить без опасности и без несправедливости к другим»{436}.
Николай Павлович действительно думал о реформах, сознавал их необходимость и неизбежность. В этой связи существовала еще одна ипостась взаимоотношений Николая Павловича со своими «друзьями по Четырнадцатому» — это реакция императора на идейное наследие декабристов, на их планы реформирования России.
«Государь-консерватор»: Уроки Декабря
Возвратившись после коронации в Петербург, Николай I повелел делопроизводителю следственной комиссии А. Д. Боровкову составить обзор основных проектов и предложений декабристов{437}. Получивший название «Свод показаний членов злоумышленных обществ о внутреннем состоянии государства», этот обзор представлял собой компиляцию из показаний Г. С. Батенкова, А. А. Бестужева, П. Г. Каховского, Г. А. Перетца, В. И. Штейнгейля и некоторых других декабристов. Материалы, подготовленные А. Д. Боровковым, были представлены Николаю 6 февраля 1827 года. Один экземпляр их он переслал Константину Павловичу, настойчиво требовавшему выведать все планы заговорщиков, другой — В. П. Кочубею, который 29 апреля 1827 года заменит на посту председателя Государственного совета и Комитета министров умершего П. В. Лопухина. Кстати, впоследствии В. П. Кочубей скажет А. Д. Боровкову: «Государь часто просматривает Ваш любопытный свод и черпает из него много дельного, да и я часто к нему прибегаю»{438}.