Император, не находя себе места, бродил по комнате и курил одну папиросу за другой. Потом он перешел в кабинет. Николай не мог видеть страдания жены, хотя его собственное сердце готово было разорваться от душевных мучений.
Он вспомнил рождение Алексея, сильную радость, полученную при известии о том, что императрица благополучно разрешилась мальчиком. Затем у цесаревича появились признаки наследственной болезни, и страх сменил радость. Многое вспомнил российский император, пока за окном не забрезжил рассвет.
Он вернулся в апартаменты. Александра Федоровна сидела на диване, глядя в одну точку. Ее губы едва заметно шевелились. Императрица молилась.
Рядом с ней находился доктор Деревянко.
При появлении императора он поднялся и сказал:
– Я дал государыне успокаивающее. Может быть, и вам, ваше величество?..
– Ничего не надо. Да и какой толк от ваших таблеток, Владимир Николаевич?! Алексей страдает, а вы не можете остановить приступ. Зачем мне ваше успокоительное? Боже, как же медленно тянется время. – Император указал на великую княгиню Ольгу, дремавшую в кресле, и приказал: – Проводите ее в комнаты. Ей-то чего маяться?
– Хорошо, ваше величество. – Деревянко увел княгиню.
Часы пробили шесть. От их ударов Николай вздрогнул. Они показались ему траурным звоном колокола.
Очнулась и Александра Федоровна.
Через несколько минут из спальни цесаревича вышел Распутин. Ворот рубахи нараспашку, рукава закатаны, лицо бледное как снег, в глазах чрезмерная усталость и… спокойствие. Все то же, которое император отметил в глазах старца по приезде.
Николай и Александра бросились к нему:
– Что?..
Распутин отошел в сторону.
– Идите, посмотрите сами.
Первой в спальню буквально ворвалась Александра Федоровна и остановилась на полпути, не веря своим глазам.
Алексей сидел в кровати и улыбался.
Придя в себя, императрица бросилась к сыну:
– Леша, дорогой мой мальчик, что у тебя болит?
– Уже ничего.
Ребенок выглядел вполне здоровым, боли явно не мучили его, глаза светились детской чистотой и ясностью.
Николай опустил голову, вышел в большую комнату, шагнул к Распутину:
– Ты спас сына, Григорий. Теперь я твой вечный должник, спасибо.
Распутин улыбнулся:
– Не меня благодари, Николай, а Бога.
– Да, конечно. – Николай Александрович истово перекрестился.
– Покормите цесаревича. Потом пусть поспит и погуляет, воздухом свежим подышит, – проговорил Григорий. – А я с твоего, государь, позволения поеду к себе. Устал, отдохну.
– Я распоряжусь подать свой экипаж.
– Не надо. Не по чину. На чем приехал, на том и уеду.
– Хорошо, езжай, но слова мои помни.
– Я все помню, государь, и плохое, и хорошее. Но и ты крепко знай, что, пока я жив, ни с Алексеем, ни с кем-то другим из твоей семьи ничего страшного не случится. Такова воля Господа.
Николай попрощался с Распутиным и вернулся в спальню. Прибежала великая княгиня Ольга и тоже оторопела от увиденного.
Распутин вышел в коридор, где его ждал Деревянко.
– Григорий Ефимович, не могу не спросить, как вам удалось это?
Распутин вздохнул:
– Я уже не раз это говорил! В том, что болезнь удается усмирить, не моя заслуга, а Господа Бога.
– Я слышал это. И все же? Неужели вы помогли цесаревичу одними молитвами?
– А разве этого мало? Все мы в руках Божьих. Только Он решает, кому жить, кому нет. Главное, чтобы Господь услышал молитву. Тогда Он обязательно окажет милость.
– Но я видел какую-то жидкость. Что вы давали ребенку?
– Отвар дубовой коры.
– И только?
– Да.
– Но мы тоже давали Алексею различные отвары, пользуясь рецептами народной медицины. Из дубовой коры в том числе.
– Что ты хочешь услышать в ответ? Почему я могу то, чего не сделаете вы, ученые доктора? На это у меня ответа нет. Просто могу, вот и все. Но ты извини, доктор, мне домой надо.
Распутин вышел со двора и уехал в Петербург.
Проводив его взглядом, Деревянко проговорил:
– Но этого просто не может быть!
Однако Распутин усмирил болезнь. Ему и в дальнейшем не раз удавалось спасать наследника. Мог ли сам старец объяснить, как ему удается справиться с неизлечимой болезнью? На это ответа уже не даст никто.
Слухи о поистине чудотворных способностях Григория заполонили не только великосветские салоны. Весь Петербург говорил о них. Люди смотрели на Распутина как на человека особенного, всемогущего. После этой ночи положение старца в царской семье укрепилось настолько, что он стал называть Николая папкой, а императрицу – мамкой.
Выздоровление цесаревича, естественно, позитивно подействовало на императора. Уверовав в слова старца, он с новыми силами продолжил работу по управлению великим государством.