Геодезию и картографию преподавал профессор Николаевской академии Отто Эдуардович фон Штубендорф, один из самых известных военных геодезистов того времени, в 1900 году избранный почетным членом Петербургской академии наук.
Павел Константинович Гудима-Левкович читал курс тактики. Его хорошо знал император Александр III, при котором он состоял в Русско-турецкую кампанию 1877–1878 годов. Очевидно, этим и был обусловлен его выбор как преподавателя наследника.
Композитора и музыкального критика Цезаря Антоновича Кюи пригласили для преподавания фортификации — в этом качестве он, профессор Николаевской инженерной академии, был хорошо известен в царской семье: его лекции слушали великие князья Сергей и Павел Александровичи; Николай, Михаил, Георгий и Сергей Михайловичи; Петр Николаевич; герцоги Г. Г. и М. Г. Мекленбург-Стрелицкие.
Историю военного искусства читал наследнику Александр Казимирович Пузыревский — профессор Академии Генерального штаба, закончивший карьеру в должности помощника командующего Варшавским военным округом и за полтора месяца до смерти, в марте 1904 года ставший членом Государственного совета.
Эти люди, известные ученые и военные, большинство из которых имели богатый опыт педагогической деятельности, старались донести до цесаревича свои знания. Каковы же были результаты? Об этом судить трудно. Цесаревич был прилежным учеником, слушал учителей внимательно. Но… преподаватели не имели права спрашивать, а наследник не слишком любил задавать вопросы. Даже К. П. Победоносцев, его учитель и политический наставник, однажды проговорился, выказав сомнение «в том, что его лекции усвоены августейшим учеником». Подобные выводы делали и некоторые другие преподаватели цесаревича[19].
Обер-прокурор Святейшего синода, как преподаватель относившийся к наследнику «любовно», Победоносцев при воцарении Николая Александровича высказывался о его способностях «как-то неопределенно». «Больше всего он (Победоносцев. — С. Ф.) боялся, чтобы император Николай по молодости своей и неопытности не попал бы под дурные влияния», — вспоминал С. Ю. Витте. Даже если сделать погрешность на пристрастное отношение автора приведенных строк к последнему самодержцу, то все равно придется признать: хорошо знавший своего ученика К. П. Победоносцев не мог сказать, что представлял собой вступивший на престол государь, следовательно, не мог твердо и определенно утверждать, что и, главное, как он усвоил. То, что этого не мог К. П. Победоносцев, характерно само по себе, ведь именно ему многие современники (а вслед за ними и историки) приписывали решающее значение в деле политического образования и воспитания Николая Александровича. Сказанное заставляет специально рассмотреть вопрос о взаимоотношениях Победоносцева и Николая II — учителя и ученика. Это важно и потому, что другие преподаватели последнего самодержца не имели того политического влияния, какое имел и каковым умело пользовался профессор законоведения.
Константин Петрович Победоносцев был одним из самых ярких государственных деятелей конца ХIХ века, талантливым публицистом и полемистом. С апреля 1880 года он занимал пост обер-прокурора Святейшего правительствующего синода и оставил его лишь после обнародования знаменитого манифеста 17 октября 1905 года. Но его влияние простиралось гораздо дальше духовного ведомства, особенно в первый период правления Александра III и в первые годы царствования наследовавшего российский престол Николая II.
При дворе Победоносцев появился в начале 1861 года, получив приглашение читать курс законоведения цесаревичу Николаю — старшему сыну Александра II. К тому времени он был известен как блестящий цивилист и профессор (с 1859 года) Московского университета, читавший курс гражданского судопроизводства. Выпускник Императорского училища правоведения, начавший службу в восьмом (московском) Департаменте Сената, первоначально он являлся горячим сторонником «либерального» курса императора Александра II. Его курс совпал с изданием Судебных установлений, что отразилось и на содержании его лекций. Слушавший их в первой половине 1860-х годов студентом, будущий знаменитый юрист и сенатор А. Ф. Кони вспоминал, что он выносил из лекций «ясное понимание задач и приемов истинного правосудия». «Мог ли я тогда думать, — восклицал Кони, — что через четверть века после этого тот же Победоносцев, к которому я вынес из Университета большую симпатию как к своему профессору, будет мне говорить с презрением „о той кухне, в которой готовились Судебные уставы“?! <…>».
19