Развлекаться, охотиться, присутствовать на военных парадах — целых шестнадцать за один месяц! — ужинать в приятной компании — все это Николай обожал. Но разрастаются слухи, что отец запер его в Ливадии, так как в голове у него одни балерины. Говорят, что он не хочет ни жениться, ни управлять страной. Говорят, что отец подумывает сделать наследником младшего сына — великого князя Михаила.
Говорят… Но чего только не говорят…
Про Людовика XVI и Марию-Антуанетту тоже говорили много разного: скабрезным анекдотам придавалась особая пикантность, когда счастливыми и вместе с тем постыдными участниками распутных похождений оказывались королевская чета, а также граф д’Артуа, Монархия больше не внушала уважения. По возвращении царевича из Японии также рассказывали, что удар саблей нанес ему муж, разъяренный постоянными приставаниями Николая к его молодой жене…
В конце февраля 1892 года Ники был назначен членом Финансового комитета. «Много чести, но мало удовольствия», — комментирует он. И рассказывает, как ему пришлось принять шесть членов этого комитета, о существовании которого он даже не подозревал; из-за приема ему не удалось попасть вовремя на выставку.
В другой записи в своем дневнике он жалуется на то, что все утро было испорчено: «пришлось принять посланника Швеции и японскую макаку», то есть представителя японского императора. Николай на самом деле называет японцев «макаками». Он не доверяет полякам, презирает евреев, но уверен в верности мусульман.
Министр Александра III С. Витте, начавший модернизацию экономики, предложил царю назначить царевича — для формирования его личности — председателем Комитета по строительству Транссибирской железной дороги.
«Государь император был очень удивлен.
— Как? — спрашивает. — Да вы, — говорит, — скажите, пожалуйста, вы знаете наследника-цесаревича?
Я говорю:
— Как же, Ваше Величество, я могу не знать наследника-цесаревича?
— Да, но вы с ним когда-нибудь о чем-нибудь серьезно разговаривали?
Я говорю:
— Нет, Ваше Величество, я никогда не имел счастья о чем-нибудь говорить с наследником.
— Да ведь он, — говорит, — совсем мальчик, у него совсем детские суждения. Как же он может быть председателем комитета?»
Густав Лансон, автор «Истории французской литературы», какое-то время преподавал Николаю французский язык и не имел оснований на него жаловаться, скорее наоборот. Царевич даже интересовался классической литературой, особенно Мольером, а также Лафонтеном и Мериме. Однако восприимчивость и прилежание, необходимые для овладения языками, — а Николай проявлял способности к французскому, английскому и немецкому языкам — не обязательно способствуют глубокому осмыслению окружающего нас мира. И в этом отношении Победоносцев был того же мнения, что и Александр III.
Когда он пытался объяснить царевичу, как функционирует государство, «тот с великим тщанием начинал ковырять в носу». Все свидетельства сходятся: как только разговор заходил о государственных делах, Николаем овладевала невероятная скука.
Однако благодаря исключительной настойчивости Победоносцеву удалось внушить кое-какие идеи Николаю II, и в первую очередь следующую: обязанность царя-самодержца — передать наследнику всю власть в неприкосновенности.
Кстати, какой разительный контраст: миловидный и обходительный царевич, всегда прекрасно одетый и выхоленный, и этот обер-прокурор, вечно в черном, с железными очками на носу и с галстуком-бабочкой, словно вышедший из романа Достоевского. В нем никогда не угасала пламенная страсть к самодержавию, в защиту которого он выступал талантливо и пылко: аскетическое лицо его озарялось, глаза горели.
Аргументы Победоносцева были столь сильными и убедительными, что даже такой рассеянный ученик, как царевич, запомнил их в общих чертах.