Ответ был почти единодушным: «Это изобретение чиновников-скопцов». Большинство революционных партий — социалисты-революционеры, меньшевики и большевики отказались участвовать в этой «комедии выборов». «Союз союзов» обещал ответить на это всеобщей забастовкой, и после долгих дискуссий в университетах и на заводах она разразилась с невиданной силой. Николай II писал: «Забастовки на железных дорогах, начавшиеся вокруг Москвы, дошли до Петербурга, и сегодня забастовала Балтийская. Манухин и представляющиеся еле доехали до Петергофа. Для сообщения с Петербургом два раза в день начали ходить «Дозорный» и «Разведчик». Милые времена…»
Забастовка приобрела особенно острый характер после того, как распространился слух, будто делегаты железнодорожников, вызванные в Санкт-Петербург для обсуждения вопроса о пенсиях, были все арестованы. Слух оказался ложным. Однако известие о приказе генерал-губернатора Трепова солдатам не было ложным: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть» (14 октября 1905 г.).
Три дня спустя перед угрозой восстания и после призыва Петербургского Совета «сбросить оковы векового рабства», когда забастовки распространились уже на государственные учреждения и даже на Сенат, Николай II, видя, что сам Трепов советует ему пойти на уступки и что ему не удастся найти другого генерала, способного подавить мятеж, послушался наконец совета Витте и согласился с некоторыми пунктами его доклада. В этом меморандуме министр писал: «Столкновения с полицией и войсками, бомбы, стачки, события на Кавказе, волнения в учебных заведениях, аграрные вспышки и т. п. важны не столько сами по себе, сколько по их отражению на зрелых и уравновешенных слоях общества, в которых нет против них серьезного противодействия; крайние политические воззрения существуют всегда и везде… Законодательные акты 6 августа изменили общественное настроение весьма слабо. Они запоздали, и они не сопровождаются таким изменением в управлении, которое прямо вытекает из возвещенного преобразования. За время с 18 февраля события, с одной стороны, и вихрь революционной мысли, с другой, унесли общественные идеалы гораздо дальше. Закрывать глаза на это нельзя».
Витте также убеждал Николая II в том, что слово «конституция» не должно само по себе внушать ему страх.
Николай II уступил, выдвинув условие, чтобы все было обставлено торжественно. Итак, он решил даровать манифестом 17 октября Думу и столь ожидаемые свободы.
Манифест о свободах — как его называли — содержал три обещания:
«1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.
2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, по мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.
3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».
Манифест содержал немало требований, выдвинутых общественным мнением, и имел мало общего с принципами самодержавия. Николай II сразу высказался за исключение всеобщего голосования: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне Богом народа, и поэтому я… пункт этот вычеркну». В тексте манифеста не говорилось о самодержавии, но в нем также не упоминались конституция, амнистия или отмена чрезвычайного военного положения. Председатель Петроградского Совета Лев Троцкий писал по этому поводу:
«И вот конституция дана.
Дана свобода собраний, но собрания оцепляются войсками.
Дана свобода слова, но цензура осталась неприкосновенной.
Дана свобода науки, но университеты заняты войсками.
Дана неприкосновенность личности, но тюрьмы переполнены заключенными…
Все дано и не дано ничего…
Пролетариат знает, чего хочет, и знает, чего не хочет.
Он не хочет ни полицейского хулигана Трепова, ни «либерального» маклера Витте — ни волчьей пасти, ни лисьего хвоста. Он не желает нагайки, завернутой в конституцию».
«Народ победил, царь капитулировал, самодержавие выжило», — отмечала газета «Таймс». Для либерального общественного мнения в самом деле разрыв с прежним самодержавным режимом был совершен, поскольку предстояло созвать Учредительное собрание, подобное Учредительной ассамблее во Франции в 1789 году.