Нет сомнений, что царь не хотел настраивать против себя кайзера, и Столыпин прекрасно выразил его мысль, напомнив, что у русского орла две головы: одна повернута к Востоку, другая — в сторону Константинополя. Союз с Англией мог способствовать выходу к проливам.
Однако визит Эдуарда VII в Ревель в 1908 году, за которым вскоре последовал приезд президента Фальера, закрепил это Тройственное согласие, которое было подкреплено на следующий год двойным визитом Николая II — в Англию и во Францию.
В этом заключался своего рода парадокс, который не преминули подчеркнуть английские либералы и Э. Вайан во Франции: столыпинская реакция была в самом разгаре, а западные демократии, вступившие в союз с самодержавием, стыдливо закрывали на это глаза.
Правда, в Третьей Думе оппозиция, а именно кадеты, бурно аплодировала этим соглашениям с парламентарными режимами, считая, что их порядки могут быть восприняты в России. И, как отмечал историк Милюков, они помогли укрепить позицию России именно там, где находились корни русской культуры, — в Константинополе.
Итак, царскую политику продолжали воодушевлять империалистические устремления. Дитрих Гейер[21] прекрасно показал, что дело было не столько в осуществлении намерений капиталистов — хотя они тоже преследовали свои экспансионистские цели присвоения территорий, где им не угрожала бы английская или немецкая конкуренция, — сколько в стремлении русского империализма противопоставить успехи во внешней политике тем трудностям, с которыми правительство сталкивалось внутри страны в экономической и политической областях.
А Николаю II пришлось пережить еще дважды унижение, на этот раз весьма оскорбительное, на Балканах, где русская дипломатия поддерживала усилия сербского короля Петра I Карагеоргиевича, который жаждал объединить южных славян в Югославии.
Внезапно разразившийся в 1908 году кризис был первым ходом в той шахматной партии на Балканах, которая привела к мировой войне. Русско-австрийские отношения оставались прохладными с 1897 года, но они заметно обострились, когда Вена пожелала построить железную дорогу от Нови-Пазара до Константинополя, для того чтобы лучше контролировать Сербию.
Воспользовавшись кризисом, который разразился в Турции, Вена аннексировала Боснию и Герцеговину в то самое время, когда министр Франца Иосифа вел переговоры с Извольским о компенсации для России. Царь оказался в глупом положении: когда Сербия протестовала против аннексии, Вильгельм II направил ему ультиматум. Что касается конференции, которой добивался Извольский, чтобы уладить этот спорный вопрос, то она так никогда и не состоялась.
Военная слабость России, за три года до этого потерпевшей поражение на Дальнем Востоке, затрудняла любой компромисс: он истолковывался бы как еще одно отступление.
По этой причине оказался безрезультатным крупный «семейный» сбор, когда Гессены, Гогенцоллерны и Романовы съехались, как в старые добрые времена, на garden party[22] в Потсдам в 1910 году. Обстановка не способствовала согласию.
Проект железной дороги Берлин — Багдад и безоговорочная поддержка Германией двойной монархии на Балканах выявили глубокую заинтересованность держав Центральной Европы в проливах, на которые снова претендовала царская дипломатия, переоценившая значение союзов с Англией и Францией, интересы которых были устремлены в другом направлении. Преемник Извольского Сазонов, ведя самостоятельно свои дела, сумел собрать воедино мелкие Балканские государства в надежде преградить путь на Восток — «дранг нах остен» — германо-австрийских сил. Он преуспел в этом, однако сербы, болгары и греки, вместо того чтобы объединить усилия против Австрии, успешно атаковали Турцию, что побудило русских преградить болгарам путь на Константинополь и выступить против сербских требований, лежащих в основе второй Балканской войны. С русской дипломатией совершенно не посчитались. Последний удар был нанесен ей, когда султан призвал немецкого генерала Лимана фон Сандерса взять на себя командование турецкой армией и приступить к ее реорганизации. В ответ на протест Николая II генерал получил лишь более скромное назначение.
Однако это произвело соответствующий эффект, и вскоре вновь всплыла тема «борьбы славян против немцев». В русской печати произошла вспышка германофобии, имевшей двойную направленность: ведь царица была по происхождению немкой.