А вот и другое свидетельство:
«Наш русский народ многие годы был связан по рукам и ногам и оплеван царизмом, а духовенство проходило мимо и еще больше ослепляло народ, чтобы он не видел своих палачей, сидящих на золотой горе, окруженной фараонами. Но пришло время, многострадальный русский народ порвал вековые цепи, стряхнул деспотическую грязь».
«Не надо ходить в церковь, так как там молятся за царя-убийцу».
Православное духовенство, таким образом, рассматривают как представителей тирании, и его не спасет ореол благотворительности, как это было, например, в отношении католического духовенства во Франции во время революций 1789 и 1848 годов.
Офицерский корпус также не понял, что солдаты все дисциплинарные меры связывали с самодержавием и, естественно, считали, что после свержения царизма они будут изменены. Солдаты выступали не против военной дисциплины как таковой, а против чрезмерных дисциплинарных наказаний; в их сознании военная дисциплина являлась гарантией общественного порядка, и, отказываясь изменить дисциплинарные меры, офицеры хотели на свой манер увековечить царизм без царя. Это послужило одной из причин мятежа, происшедшего весной 1917 года. Дело вовсе не сводилось к отказу сражаться, но иногда солдаты замечали, что командование вело наступательные операции лишь ради того, чтобы вновь зажать их в кулак при помощи дисциплины, законно применяемой на полях сражений, поскольку она обеспечивала необходимый порядок в войсках.
В деревнях после известия об отречении Николая II старосты дворов сразу же собрались, и почти тут же был восстановлен Мир. Под их диктовку местные представители закона или учителя писали за них прошения или излагали соображения по поводу спасения страны. Крестьяне ждали ответа из Петрограда и, не получив его, захватывали необрабатываемые земли, в первую очередь царские или удельные земли. Не дожидаться же решения, которое примет Учредительное собрание! Переход таких земель в их руки был делом справедливым, а отречение царя означало, что справедливость наконец восторжествует.
Ненависть и злоба проявлялись значительно больше в отношении офицеров, попов или помещиков, чем в отношении самого Николая II. Это обнаружилось во время перевозки царя, в частности в Тобольск. Правда, в этом сравнительно процветающем крае никогда не было ни крупных забастовок, ни репрессий. Николаем «Кровавым» его называли на окраинах крупных городов. Однако даже в этих рабочих кварталах никто не требовал отмщения, когда Николай проезжал через эти места. По крайней мере во время Февральской революции. Но когда правящие классы стали противиться проведению реформ и прибегать к саботажу, когда подняла голову контрреволюция, речи о виновности царя сменились враждебными действиями и императорская семья стала жертвой самоуправства.
Что касается символики, связанной с личностью самого царя, то она исчезла. А церемониал старого режима новая власть заменила новым ритуалом: торжественными погребениями, демонстрациями, народными шествиями.
Власть царизма была настолько символичной, что после свержения Николая II все, что было связано с царским режимом, оказалось дискредитированным.
Интересна с этой точки зрения судьба, уготованная Думе. Дума постоянно выдвигала требования, а Николай столь же постоянно их игнорировал… После февральских событий она теряет свое значение, ее депутаты не осмеливаются высказать свое мнение или собраться (всего два или три раза за несколько месяцев)… А в день своей очевидной победы, когда Дума преобразовала себя в Комитет, а затем во Временное правительство, она заявила о своем роспуске. Ее самоубийство совершилось по той причине, что она в какой-то мере была связующим звеном между прошлым и настоящим.
Никогда ни Ленин, ни другие революционеры — от Керенского до Троцкого или Кропоткина — ни разу не обратились к царю. Никогда не вели переговоров с царизмом. Никогда его не признавали.
Только они и могли прийти ему на смену.
Когда в ночь на 1 марта в Таврическом дворце закончились переговоры между делегатами Комитета Думы и депутатами Петроградского Совета, один из назначенных министров, Милюков, назвал имена своих коллег: Керенский — министр юстиции, князь Львов — председатель Совета министров и т. д. «Ну вот, кажется, почти все, что вас может интересовать», — сказал он. Раздались крики: «А программа?»