«Милый друг,
повторяю, что большущая туча, полная горя и несчастий, нависла над Россией; она темная, и никакой свет через нее не проходит. Прольется море померенное слез и еще больше крови. Нет слов для неописуемых ужасов. Знаю, войну тебе навязали, а они не знают, что она значит неминуемую гибель. Тяжка Божья кара, если к разуму прислушаться. Царь-отец не должен позволить безумцам уничтожить себя и свой парод. Даже если победим немцев — что будет с Россией? О таком великом бедствии никто не помышлял с начала времен, когда Россия умоется кровью. Страшная гибель, и горю не будет конца.
Григорий».Даже если среди гражданских подданных бытуют сомнения относительно исхода начинающейся войны, военные заражают царя оптимизмом, офицеры и солдаты охвачены подъемом. Толпами идут записываться в добровольцы. Николай традиционно благословляет выступающие на фронт войска иконой, ибо царь в России является и светским, и духовным главой государства. Верховным главнокомандующим вооруженными силами царь назначает своего дядю, великого князя Николая Николаевича — «до моего прибытия в Ставку…».
В кабинете царя собрались военный министр Сухомлинов, министр внутренних дел Маклаков, министр иностранных дел Сазонов, министр путей сообщения Рухлов, военно-морской министр Григорович, министр финансов Барк и председатель Совета министров Горемыкин. Однако вскоре начнется быстрая смена министров.
Уже через несколько дней проясняются обстоятельства, которые имеют решающее значение для операций на фронте.
Через два дня после впечатляющей демонстрации с молитвой, 22 июля (4 августа), царь записывает в дневнике:
«Германия объявила войну Франции, чем вызвала большой шок. Горемыкин, Сухомлинов и Сазонов являлись ко мне с докладами».
На следующий день:
«23.7. Утром получил хорошую новость:
Англия объявила войну Германии, а та вторглась во Францию и бессовестным образом нарушила нейтралитет Люксембурга и Бельгии. Кампания не могла бы начаться в лучших внешних обстоятельствах для нас. Весь день принимал; последним — французского посла Палеолога, который официально известил меня о разрыве между Францией и Германией».
Наконец, 24 июля (6 августа):
«Сегодня мы, наконец, объявили войну Австрии. Теперь положение совершенно прояснилось. С 11 до 15 часов Совет министров у меня здесь…».
Население вступает в эту войну с энтузиазмом, движимое высокими идеалами. Молниеносно развертываются лазареты, готовые к приему раненых. Молодые женщины осаждают краткосрочные курсы сестер милосердия. Значительная часть женского населения оказывает помощь в производстве военных материалов и в уходе за ранеными. Знать и богачи отдают под госпитали свои дворцы. Среди дочерей аристократов считается хорошим тоном работать в госпиталях. Пример подает царская семья: царица и обе старшие дочери в качестве сестер милосердия помогают при сложных операциях.
Царица пишет Николаю из госпиталя: «Ольга вчера ассистировала при операции. Она помогала извлекать пулю из руки раненого. Для нее это было тяжело, но она хорошо держалась, а молодой солдат терпел невыносимую боль с большим мужеством. Надеюсь, мы смогли ему помочь».
И сам царь посещает лазареты и беседует с ранеными. О том, что это оказывает не только психологическое воздействие, свидетельствуют дневниковые записи, в которых видна его вовлеченность в дела армии. Именно в это время, в начале войны (1914–1915 годы), солдаты действительно составляют опору трона. Они еще не заражены революционной пропагандой, которая впоследствии подорвет их боевой дух. Представители военно-политического руководства еще не испорчены личными амбициями, интригами и дрязгами.
С каким энтузиазмом все начиналось! Патриотический подъем увлек собравшихся на площади перед Зимним дворцом, становившихся перед царем на колени с пением гимнов и молитв. Татьяна Боткина вспоминает о своем расставании с молодым добровольцем:
«Мы сидели в саду, был теплый вечер, пахло жасмином и сиренью, и в чудесной тишине, окружавшей нас, мы прислушивались к молитве, которую пели хором солдаты. Сначала «Отче наш», затем «Господи, спаси люди твои». Нам нравятся эти мелодичные напевы, исполняемые сотнями мужских голосов, которые наплывают на нас, а когда хор растворяется в сумерках, к нам поворачивается дядя Петр: «Такие люди заслуживают только победы…»
Мы в своем юном легкомыслии были охвачены восторгом: наша доблестная армия в союзе с французами и англичанами скоро уничтожит германский империализм. В победе у нас не было ни малейших сомнений. Донельзя возбужденный Юрий объявил нам, что записался добровольцем. Он ворвался в комнату, когда дядя Саша сообщал последние новости по телефону. Когда разговор закончился, Юрий объявил отцу о своем решении пойти простым солдатом на фронт. Отец поцеловал его. «Хорошо, — сказал он, — ты смельчак, и я вполне понимаю твои намерения». Когда я увидела, как просветлел Юрий, мне стало обидно, что я женщина и не могу, как он, участвовать в этом величайшем испытании, которому подвергается Россия».