Когда умер дядя Алисы, принц Леопольд, принцессе исполнилось двенадцать лет. Но еще раньше, в 1873 году, от этой болезни погиб ее старший брат, трехлетний Фридрих. Хотя она сама того не помнила, но, повзрослев, слышала рассказы о мучениях маленького Фритти. Потом, уже в девические лета, узнала, что сыновья ее старшей сестры Ирэны, вышедшей замуж за принца Генриха Прусского в 1888 году, — гемофилики.
Мимо сознания Алисы не могли пройти подобные вещи. Всю жизнь она трепетно относилась к несчастьям, трагическим случаям и предзнаменованиям. Загадочная болезнь, в которой некоторые видели Божью кару за неправедную жизнь, беспокоила внучку королевы Виктории. Известно, что она читала труды австрийского естествоиспытателя Менделя, где анализировались важнейшие факторы наследственности. Она боялась. Боялась, что ей выпадет эта жуткая участь — произвести на свет мальчика-гемофилика. Эти страхи в неменьшей степени, чем перемена христианской конфессии, заставляли упорно говорить «нет» на предложения брака из России.
Если бы не полюбила цесаревича Николая так пламенно, так страстно и глубоко, никогда бы не согласилась. Но зов сердца победил потаенные опасения и страхи. Она дала согласие, в конце концов уверившись, что, раз все этого желают, значит, не грех, значит, так угодно Господу. Ведь любовь, искренняя и настоящая, в том не сомневалась, — дар Божий. Это как жизнь, как смерть. Этого нельзя отринуть, нельзя избежать, это надлежит смиренно и благодарственно принимать. Она приняла, став по-настоящему счастливой, как никогда уже не была с самого детства. «Да, воистину, любовь высшее земное благо, и жаль того, кто ее не знает», — написала в одном из писем своему жениху.
Знала, что сама любима, любима честным и преданным человеком, и думала только об одном: что сделать, как вести себя, чтобы быть достойной высокого, святого чувства. После помолвки она провела с Ники незабываемые двенадцать дней. Они были такими радостными. Тяжелая ноша спала с души. Цесаревич был просто поражен. Он и не предполагал, что его милая может быть такой веселой, так заразительно смеяться, что делало ее еще красивей, еще желанней. В том весеннем месяце они много фотографировались.
Самая примечательная фотография была сделана в Кобурге 9 апреля, когда у дверей замка фотограф запечатлел тридцать человек. Это удивительный документ эпохи. Аналогов ему просто нет. В центре — с неизменной тростью королева Виктория со своей старшей дочерью, вдовствующей германской императрицей Викторией-Фредерикой и сыном последней, своим внуком, германским императором Вильгельмом II. А дальше — другие именитые со всей Европы: князья, герцоги, принцы и принцессы. Здесь запечатлены и цесаревич со своей невестой Алисой (по-английски имя ее звучало как «Алиис», а по-немецки «Аликс»). Он в строгом темном сюртуке с котелком на голове, она — в светлом платье, поверх которого накинуто длинное меховое боа, в маленькой шляпке, с букетом фиалок на тулье.
Те дни для жениха и невесты пронеслись быстро. Утром непременно пили кофе у королевы Виктории, днем ездили кататься. Только на прогулках удавалось остаться вдвоем, да порой вечером могли посидеть час-другой без посторонних. Все же остальное время кругом были люди, бесконечные встречи, завтраки и обеды в присутствии десятков лиц; они получали множество поздравительных телеграмм, на которые непременно следовало ответить. Вечерами — концерты и спектакли. На два дня уехали в Дармштадт, где их радушно встречали Эрни и Даки. Николай внимательно осматривал комнаты Аликс во дворце. Ему здесь все было интересно. Невеста их сама показывала. Повезла на могилы своих родителей, со слезами рассказала, как они умирали. Каждый день лишь укреплял их взаимную любовь, и уж ни он, ни она и представить не могли, как бы жили друг без друга.
Через две недели после помолвки невеста призналась в письме Николаю Александровичу: «Я никогда не забуду этих первых дней, и какая гадкая я была с тобой; прости меня, мой дорогой. Если бы ты только знал, как я тебя обожаю, а годы только укрепили и углубили мою любовь; я бы только хотела быть достойной твоей любви и нежности. Ты слишкомхорош для меня».
Сестре цесаревича великой княжне Ксении Александровне писала из Кобурга: «Осталось только 2 дня, а потом мы расстанемся. Я чувствую себя несчастной при мысли об этом — но чего не вылечишь, надо вытерпеть. Тебе можно позавидовать, ведь ты видишь Сандро каждый день, а я не увижу моего Ники более месяца. Не могу описать моего счастья — оно так велико, и я могу лишь на коленях благодарить Бога за то, что он меня вот так наставил. А какой ангел милый Мальчик — как рады вы будете, когда он к вам вернется».
20 апреля наступил день прощания. Он уезжал в Россию, а она в Дармштадт, а оттуда к бабушке в Англию. Все дни обсуждали срок свадьбы: цесаревич хотел устроить ее как можно скорее, желательно уже осенью, а Аликс, напротив, считала, что не надо спешить, что она должна еще серьезно подготовиться к жизни в России. Следовало изучить православные каноны, узнать законы и традиции далекой страны, хоть в самой общей форме овладеть языком. Но последнее слово здесь оставалось за императором и императрицей. Договорились: вернувшись домой, Ники сразу же все выяснит и ей сообщит. Обещал, что как только представится случай и закончатся военные учения, непременно приедет к ней в Англию, «наверное, в июне». Когда наступила последняя минута — не плакали: предстоящая разлука, хоть и была неприятной, виделась непродолжительной. На следующей день, в вагоне поезда, цесаревич записал: «Как ни грустно теперь не видеться, все же при мысли о том, что случилось, невольно сердце радуется и обращается с благодарною молитвою к Господу!»
В апреле 1894 года началась переписка Николая Александровича и Александры Федоровны, тогда еще лишь Алисы. Она длилась 23 года и донесла до потомков мысли, чувства, боль и радость жизни этих людей, их земные заботы, надежды и печали, их живые голоса. Всегда друг перед другом были абсолютно откровенны, никогда не лукавили, думали и воспринимали мир в одних цветах, хотя у Александры Федоровны и преобладали более темные тона. В одном из первых писем гессенская принцесса заметила: «Я такая же, как ты, я тоже стесняюсь выражать мои чувства, и мне хотелось так много тебе сказать и о стольком спросить, но я не посмела. Нам придется побороть эту слабость, как ты думаешь?» С годами они стали понимать друг друга с полуслова без всяких недомолвок. При этом каждый оставался самим собой, и их человеческие индивидуальности в полной мере отразили сохранившиеся послания. Став мужем и женой, они редко расставались: лишь с началом первой мировой войны начались их длительные разлуки. Поэтому и основной массив этих документов отражает главным образом досвадебный и военный периоды их жизни.
В 1922 году в Берлине была опубликована часть этой корреспонденции, нелегально вывезенная из России и охватывавшая последние годы царствования, вызывавшие особый интерес. И сразу же в кругах эмиграции разгорелась полемика: насколько этично «заглядывать в замочную скважину» для установления исторической истины. Писатель Александр Куприн писал: «Не знаю, да и не хочу знать, каким путем были украдены (другого глагола нет) письма Государыни Александры Федоровны к императору Николаю II, где их переписывали, на каких условиях их продали за границу и кто их печатал. Знаю только, что это было темное и подлое дело, но совсем не удивляюсь». В свою очередь, Зинаида Гиппиус считала, что без этих писем «не знали бы мы правды, отныне твердой и неоспоримой, об этой женщине… Не знали бы с потрясающей, неумолимой точностью, как послужила она своему страшному времени. А нам надо знать. Эта правда ей не принадлежит». С последним утверждением «неистовой Зинаиды» нельзя не согласиться.
В то же время трудно без смущения читать такие строки Александры Федоровны из ее писем мужу: «Благословляю тебя, целую твое дорогое лицо, милую шею и дорогие любимые ручки со всем пылом горячо любящего сердца»; «О, если бы у меня были крылья, чтобы прилетать каждый вечер к тебе и радовать тебя моей любовью! Жажду обнять тебя, осыпать поцелуями и почувствовать, что ты мой собственный». Интимными чувствами пронизаны и многие послания Николая. «Как мне благодарить тебя за два твоих милых письма и за ландыши? Я прижимаюсь к ним носом и часто целую — мне кажется, те места, которых касались твои милые губы…»; «Дорогая моя, я тоскую по тебе, по твоим поцелуям и ласкам!»