Наконец 3 (15) июня в Англию приехал цесаревич. Почти шесть недель были вместе, разлучившись за это время лишь на два дня. Гостили у старшей сестры Аликс Виктории в ее поместье Уолтон-на-Темзе, но большую часть времени — у королевы в ее резиденциях: Виндзорском замке и в Осборне, на острове Уайт. Жених преподнес свои подарки: кольцо с розовой жемчужиной, ожерелье из розового жемчуга, браслет-цепочку с крупным изумрудом и бриллиантовую брошь с сапфиром. Самое сильное впечатление произвел дар императора и императрицы — массивное жемчужное ожерелье, сделанное специально к этому случаю известным петербургским ювелиром Фаберже. Все родственники с интересом рассматривали великолепные драгоценности, а кузен Алисы Джорджи и его жена Мэй, узнав, что только ожерелье оценивается почти в 25 тысяч фунтов стерлингов, не могли скрыть своей зависти. Ведь это — целое состояние!
Николай и Аликс много времени проводили вдвоем. Королева была так любезна, что разрешила им уединяться без сопровождающих. Они уезжали или уходили в дальние уголки великолепных английских парков, говорили и целовались снова и снова. Погода была жаркая, кругом все благоухало. Позднее Александра Федоровна скажет, что то были «райские дни». Цесаревич показал невесте свой дневник, рассказал его историю. Алиса с трепетом перелистывала страницы, исписанные аккуратным, убористым почерком, и, хотя ничего не могла понять, трепетала, ибо чувствовала — перед ней была жизнь ее любимого, о которой она хотела знать все. Она попросила разрешения писать иногда там от себя, и он с радостью согласился. «С беззаветной преданностью, которую мне трудно выразить словами», — вписала 21 июня. Ники умилился и заметил, что его «глубоко трогают» эти слова.
Тем летом она многое узнала. Из России к ней пришло какое-то странное послание без подписи, содержавшее гадости о Ники. Она после первых строк и читать дальше не стала. Но любимого спросила. Он сразу же понял, что это — Малечка. Вечером 7 июля в Осборне жених поведал невесте о своем романе с балериной, рассказал все, ничего не утаил. Она была вначале ошарашена, но, видя, как ему больно и стыдно за ту свою слабость, простила его сразу же и никогда ни одного упрека в дальнейшем не высказала.
На страницах дневника цесаревича 8 июля 1894 года запечатлела свои мысли и чувства: «Мой дорогой мальчик, никогда не меняющийся, всегда преданный. Верь и полагайся на свою девочку, которая не в силах выразить словами своей глубокой и преданной любви к тебе. Слова слишком слабы, чтобы выразить любовь мою, восхищение и уважение — что прошло, прошло и никогда не вернется, и мы можем спокойно оглянуться назад — мы все на этом свете поддаемся искушениям, и в юности бывает трудно бороться и противостоять им, но как только мы раскаиваемся и возвращаемся к добру и на путь истины, Господь прощает нас… Господь прощает кающихся. Прости, что я так много пишу, мне хотелось бы, чтобы ты был во мне вполне уверен и знал, что я люблю тебя еще больше после того, что ты мне рассказал. Твое доверие меня глубоко тронуло, и я молю Господа быть всегда его достойной. Да благословит тебя Господь, бесценный Ники».
Ей временами казалось, что она значительно старше, сильнее своего суженого, которого поджидают опасности со всех сторон. Так хотелось обогреть, утешить лаской, сказать то, что доставит ему покой и радость. И она делала все, что могла. Но не всегда с любимым соглашалась. За время «английских каникул» русского престолонаследника один вопрос, о свадьбе, так и не был решен. Царь и царица считали, что здесь не надо спешить. Пусть молодые сами решают. Сходной была и позиция королевы Виктории. Аликс же оставалась тверда в убеждении, что пока еще рано назначать точную дату, хотя по-человечески готова была просто бежать к алтарю. Сдерживалась, убеждала Ники подождать. Он согласился.
10 июля наступил их последний день. Они весь вечер провели вдвоем, говорили, целовались, молчали. Она ему поиграла на фортепьяно некоторые вещи своего любимого Грига. Он тоже пытался исполнить что-то, но плохо получилось. Перед сном она записала в его дневнике: «Всегда верная и любящая, преданная, чистая и сильная, как смерть». Всей своей последующей жизнью она доказала это.
Они расстались. Он поехал в Россию, чтобы несколько месяцев находиться при умирающем отце, а она вскоре из Англии уехала в Дармштадт, где много занималась русским языком, изучала православие и переживала за жениха. Писали друг другу почти ежедневно. 26 августа Николай Александрович сообщал сестре Ксении из Беловежа: «Наша переписка в полном разгаре — это меня только и поддерживает во время разлуки; мы уже дожили до 93 номера в письмах». В середине октября (в России было пятое число, а в Германии — 17-е) Аликс получила телеграмму от Ники, где тот, ссылаясь на просьбу отца, просил ее немедленно прибыть в Ливадию. Бросив все дела, она устремилась туда, чувствуя сердцем, что надо спешить. И не ошиблась. Она оказалась у одра умирающего императора. Ники был расстроен, но встретил невесту с восторгом. Она была счастлива.
В те ливадийские дни и в последующие, когда перевозили тело усопшего в Петербург, Аликс, ставшая уже Александрой Федоровной, оказалась в центре драматических событий. Ничего подобного в ее жизни еще не случалось. Нет, сама она ничего не решала и к ней мало кто обращался, но вот Ники стал главным объектом тяжелых испытаний. Чуткая и эмоциональная, сразу же заметила, что вокруг столько лжи и нераспорядительности. За каждой мелочью бежали к царю, а затем, получив его указание, не спешили исполнять.
Как же так можно, неужели люди не понимают, что таким путем во всяком деле можно лишь навредить. А тем более в таком, как управление государством. Она уже знала много из русской истории и не сомневалась, что в России надо править жесткой и властной рукой. Ее же возлюбленный такой деликатный, добросердечный, и она ощущала, что его с первого дня опутывают интригами. 15 октября записала в дневнике Ники: «Будь стойким и прикажи доктору Лейдену и другому, Гиршу, приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят, а также все подробности относительно того, что они находят нужным для него сделать… Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты — любимый сын Отца, и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви свою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты». Это наставление она потом будет бессчетное количество раз повторять супругу устно и письменно.
Последнюю царицу не любили. С первого дня «каждое лыко» ставили «в строку». Амбициозный министр финансов Сергей Витте, увидев ее первый раз, нашел, что она красива, но успел разглядеть «нечто сердитое в складке губ». Генеральша Александра Богданович, наслушавшись разговоров сановников, записала в дневнике: «Новую царицу не хвалят, находят, что у нее злое выражение лица и смотрит она исподлобья», а Зинаида Гиппиус уже в эмиграции заметила: «Царица никому не нравилась и тогда давно, когда была юною невестой наследника. Не нравилось ее острое лицо, красивое, но злое и унылое, с тонкими, поджатыми губами, не нравилась немецкая угловатая рослость».
Александра Федоровна, с детства испытав и многократно пережив одиночество и нелюбовь окружающих, встретив подобное отношение в России, о чем она быстро узнала, отнеслась к нему с чувством пренебрежительного безразличия. Почти до самого конца не стремилась ничего изменить. Выполняя многочисленные церемониально-династические обязанности, она смотрела на окружающий придворно-аристократический мир с холодным отчуждением, прекрасно сознавая всю фальшь и враждебность его. Дорогой Ники заполнял ее жизнь, и она старалась поддержать и утешить этого человека, несшего тяжелое бремя исторической ответственности. Уже через несколько месяцев после замужества царица писала своей немецкой приятельнице: «Я чувствую, что все, кто окружает моего мужа, неискренни, и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России. Все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются».
Не складывались теплые отношения и со свекровью, императрицей Марией Федоровной. Две царицы и один царь. Две женщины и один мужчина. Сама судьба должна была создать внутреннее напряжение, которое неизбежно и возникало. Они так не походили друг на друга. Старая царица — милая, обходительная, умеющая нравиться, знавшая назубок правила поведения во всех ситуациях и почти никогда не пренебрегавшая своими венценосными обязанностями. Александра Федоровна во многом являла прямую противоположность: замкнутая, даже нелюдимая, мало склонная завоевывать популярность, не желавшая знать и видеть тех, кто не отвечал ее представлениям о благонадежности и добропорядочности. Мария Федоровна считала, что Алиса, при всей своей внешней красоте, лишена того, что всегда ценила в людях: душевной экспрессии. Конечно, она не подозревала, что ее невестка походит на потухший с виду вулкан, что у нее внутри пылает пламя безбрежных чувств, беспощадный огонь, сжигавший и ее, и все вокруг.