Характерна в этом смысле история отношений С. П. Белецкого и А. Н. Хвостова, с одной стороны, и царского утешителя — с другой. В сложной амбициозной игре двух первых Распутину отводилось центральное место. В 1915–1916 годах эти сановники объединили усилия для достижения вполне определенных целей: А. Н. Хвостов хотел получить пост премьера, С. П. Белецкий грезил о должности министра внутренних дел. Им казалось, что «этого мужика» можно легко сделать орудием своих устремлений. Драматическая коллизия стала бурно развиваться со второй половины 1915 года, когда А. Н. Хвостов стал министром внутренних дел, а С. П. Белецкий его заместителем.
В этом качестве они продолжали «штурм высот». При встречах очаровывали А. А. Вырубову, которая одно время их часто принимала и выказывала им свое расположение. Это не осталось незамеченным императрицей, которая писала 3 ноября 1915 года супругу: «Хвост, и Бел. обедают у А. Это, по-моему, напрасно, — похоже, что она хочет играть роль в политике, она так горда и самоуверенна и недостаточно осторожна». В данном случае Александра Федоровна оказалась права.
Конечно же, сама по себе Вырубова этих интриганов не интересовала. Им нужна была узда для Распутина, а через него и «верная дорога» к монарху. В интересах «дела» им следовало завязать с Распутиным близкие отношения, но так, чтобы о них никто не знал, иначе не избежать скандала. Даже их жены были резкими противницами Распутина, и встречи «с ужасным человеком» происходили втайне от них. Когда жена Белецкого узнала об этом, то это была целая семейная драма. Естественно, что ни Хвостов, ни Белецкий никаких чар на себе не испытывали, хотя последний, например, чтобы угодить царскому советчику, посещал «благочестивые обеды» на Гороховой, где по воскресеньям на распутинскую уху собирались почитатели и почитательницы. Белецкий начал изображать сторонника «старца».
Для налаживания близких отношений Белецкий и Хвостов организовали «конспиративный обед», во время которого постарались снять все «шероховатости» в отношениях с Распутиным. Белецкий позднее вспоминал: «Из разговоров за столом мне стало ясно, что наши назначения Распутину были известны и что он против нас ничего теперь не имеет, но что он, видимо, хотел, чтобы мы получили назначение как бы из его рук». Успех встречи решено было закрепить дальнейшей деятельностью по «приручению» Распутина. Руководители министерства решили начать выплачивать ему из секретного министерского фонда ежемесячную субсидию в 1500 рублей. Белецкий подыгрывал А. Н. Хвостову, стремившемуся провести на должность обер-прокурора Синода своего родственника А. К. Волжина, категорически не желавшего лично встречаться с «дорогим Григорием». Несмотря на это, комбинация удалась. С «подачи» Распутина эту кандидатуру поддержала Александра Федоровна, и в конце концов Волжин возглавил Синод, но сразу же занял резкую антираспутинскую позицию.
Нет возможности пересказывать сложные закулисные перипетии отношений между императрицей, Распутиным, Вырубовой, Хвостовым, Белецким и Волжиным. Скажем лишь, что, убедившись в том, что подчинить Григория своим интересам не удается, министр внутренних дел начинает вынашивать план убийства «грязного Гришки». Но С. П. Белецкий предал своего «патрона», и намерения министра стали известны царице. Хвостова сразу же убрали с должности. Потрясенная императрица восклицала в письме царю 2 марта 1916 года: «Я в отчаянии, что мы через Гр. рекомендовали тебе Хв. Мысль об этом не дает мне покоя, ты был против этого, а я сделала по их настоянию, хотя с самого начала сказала А., что мне нравится его большая энергия, но он слишком самоуверен и что это мне в нем антипатично, им овладел сам дьявол, нельзя его иначе назвать».
Влияние Распутина на императора всегда оставалось опосредованным и довольно условным и в силу этого не могло стать фатальным. В этой связи весьма примечателен один эпизод, относящийся к 1915 году.
В начале лета царица сообщила супругу, что из Покровского пришла телеграмма, в которой Распутин уведомлял, что собираются призвать в армию его сына Дмитрия. «Любимый мой, — писала Александра, — что можно для него сделать. Кого это касается? Нельзя брать его единственного сына». Письмо с этим призывом датировано 20 июня. В написанных затем нескольких посланиях Николая II просьба «дорогого Григория» обойдена молчанием. Никаких попыток помочь ему сделано не было, но не от жестокосердия, а потому что уклонение от защиты Отечества, по мнению императора, противоречило долгу, святой обязанности каждого взрослого мужчины.
В конце августа Распутин прислал телеграмму «своей Аннушке», и Вырубова через царицу довела ее до сведения императора: «Первое объявление ратников вести, узнайте тщательно, когда губерния пойдет наша. Воля Божия это последние крохи всего мира, многомилостивец Никола творящий чудеса». Еще раньше им было передано прошение на имя царя, содержащее ходатайство об отстрочке призыва сына. Императрица считала, что «эту просьбу вполне можно удовлетворить».
Однако на все эти обращения император не реагировал. Через несколько дней Александра Федоровна опять обратилась к этой теме: «Наш Друг в отчаянии, что его сына призывают — это его единственный сын, который в отсутствии отца ведет хозяйство». Реакции на это жалостливое обращение опять не последовало. Было над чем призадуматься Распутину. Вот она, царская милость! Другом называют, совета спрашивают, он за их благополучие денно и нощно молится, а они? Единственного сына от солдатчины защитить не могут. Да скажи государь хоть одно слово за него, и никто бы не посмел тронуть! Но царь не вмешивался.
В середине сентября тема помощи «нашему другу» опять всплывает в переписке, и императрица довольно меланхолично по этому поводу замечает: «Гр. (Григорий. — А. Б.) прислал отчаянные телеграммы о своем сыне, просит принять его в Сводный полк (военное подразделение, составленное из представителей всех полков гвардии и предназначенное для охраны царя. — А. Б.). Мы сказали, что это невозможно. А. (Вырубова. — А. Б.) просила Воейкова (дворцовый комендант. — А. Б.) что-нибудь для него сделать, как он уже прежде обещал, а он ответил, что не может. Я понимаю, что мальчик должен быть призван, но он мог бы устроить его санитаром в поезде, или чем-нибудь вроде этого. Он всегда ходил за лошадьми в деревне; он единственный сын, конечно, это ужасно тяжело. Хочется помочь и отцу и сыну. Какие чудные телеграммы Он опять прислал».
В конце концов распутинского отпрыска все-таки призвали, и единственное монаршее благодеяние для него состояло в том, что его определили в санитарный поезд императрицы, доставлявший с передовой раненых в царскосельские госпитали. И все это происходило тогда, когда в обществе уже уверенно говорили «о всемогуществе этого временщика».
Когда в середине 1915 года император осуществил перестановки должностных лиц и согласился на открытие сессии Государственной Думы, он понимал, что эти шаги мало кого удовлетворят. Думская трибуна давно стала местом поношения высших сановников и почти всех аспектов государственной политики. А уж сколько оттуда неслось на всю страну нападок на Распутина и прозрачных оскорбительных намеков на его связи с царской семьей! Император все это понимал, но хотел сделать примирительный шаг. Однако принять требование создания ответственного не перед монархом министерства не мог, чувствуя, что подобная мера будет началом конца порядка и государственности.
Лето 1915 года — время многих окончательных решений Николая II, время бесповоротного избрания им своей судьбы. Груз проблем нарастал, а изменений к лучшему не происходило. Страну все явственней охватывала волна общественного недовольства. Критические оценки и суждения о положении дел в стране делались общепринятыми. Антивоенная и антиправительственная пропаганда в России пресекалась вяло и непоследовательно, в то время как в других воюющих странах, например во Франции или Германии, за такую пропаганду наказывали жесточайшим образом, вплоть до расстрела. В империи же двуглавого орла, в газетах и на общественных собраниях можно было прочитать и услышать резкие выпады против военного и государственного руководства, немыслимые ни в одной из других стран.