Согласно существовавшей традиции в Ставку не допускались женщины. Даже императрица и великие княжны, приезжая в гости к мужу и отцу, жили в своем поезде, а пребывание их в губернаторском доме было всегда кратковременным. Остальных же вообще даже на порог не пускали. В июле 1916 года царю пришлось в этой связи иметь объяснение с матерью, компаньонка которой не смогла лично передать государю письма от вдовствующей императрицы. Внося ясность в ситуацию, Николай II писал: «Эту даму я не принял, так как никогда дам не принимаю. Я послал Васю Долгорукова (князь Василий Александрович состоял в свите в качестве гофмаршала. — А. Б.) к ней на станцию объяснить ей причину моего отказа».
Текущую оперативную военную работу в Ставке осуществлял генерал М. В. Алексеев, которого царь заслуженно считал крупным военным специалистом. Выпускник Николаевской академии Генерального штаба, Михаил Васильевич сначала преподавал в этой академии, затем был начальником штаба Киевского военного округа, начальником штаба армий Юго-Западного фронта, а в августе 1915 года получил назначение на второй по важности пост в армии — начальника штаба Верховного главнокомандующего.
Воспользовавшись затишьем на фронтах, царь 22 сентября поехал «погостить» в Царское, где был с радостью встречен всеми членами семьи. Пробыв здесь несколько дней, уже 1 октября выехал обратно. Теперь его сопровождал наследник, который впервые выехал с отцом в Ставку (при Николае Николаевиче ни он, ни Александра Федоровна здесь не бывали). По пути следования устраивались смотры войск, которые Алексей принимал вместе с отцом. Несмотря на то, что ему было всего одиннадцать лет, цесаревич очень серьезно относился к своей миссии, а к военному делу вообще проявлял, как и отец, неподдельный интерес. Наследник никогда не жаловался на усталость.
Родители считали, что Алексея надо чаще показывать народу и войскам, которые должны были знать и любить своего будущего повелителя. Императрица вообще была уверена (в этом ее поддерживал Распутин), что зрелище ангелоподобного ее сына только усиливало симпатию людей к своим правителям, крепило основы монархии и развеивало зловредные слухи о физической неполноценности, природной ущербности цесаревича.
Николай II блаженствовал, проводя время в обществе сына. Они вместе гуляли, читали книги, разговаривали, писали письма в Царское. В Могилеве Алексей разместился в одной комнате с отцом; спал на такой же простой железной кровати и иногда даже присутствовал на докладах и официальных встречах.
«Его присутствие дает свет и жизнь всем нам — включая и иностранцев, — заявлял Николай в письме Александре 6 октября 1915 года. — Ужасно уютно спать друг возле друга; я молюсь с ним каждый вечер, с той поры, как мы находимся в поезде; он слишком быстро читает молитвы, и его трудно остановить; ему страшно понравился смотр, он следовал за мною и стоял все время, пока войска проходили маршем, что было великолепно… Только в первый день Алексей завтракал с Жильяром в моей комнате, но потом он стал сильно упрашивать позволить ему завтракать со всеми. Он сидит по левую руку от меня и ведет себя хорошо, но иногда становится чрезмерно весел и шумен, особенно, когда я беседую с другими в гостиной. Во всяком случае это им приятно и заставляет их улыбаться. Перед вечером мы выезжаем в моторе (по утрам он играет в саду) либо в лес, либо на берег реки, где мы разводим костер, а я прогуливаюсь около. Я поражаюсь, как много он может и желает ходить, а дома не жалуется на усталость. Спит он спокойно, я тоже, несмотря на яркий свет его лампадки».
Императрица тяжело переживала свою разлуку сразу и с «Солнечным Светом» (Николаем) и с «Солнечным Лучом» (Алексеем). Уже на следующий день после их отбытия она в письме восклицала: «Ах, как мне обоих недостает! В час, когда он обыкновенно молится, я не выдержала, расплакалась, а затем убежала в свою комнату и там прочла все его молитвы на случай, если бы он забыл их прочитать. Прошу тебя, каждый день спрашивай его, не забывает ли он молиться?.. Мне кажется, что прошел целый век со дня вашего отъезда, такая тоска по вас, и так мне вас недостает, мои ангелы, что не могу этого выразить словами!» Императрица в Царском Селе занималась делами, которые считала важными и нужными Ники, России и, конечно же, ей с сыном. Приемы, встречи, бумаги (царь стал пересылать для просмотра и заключения часть предназначенной ему документации). Не порывала она и с лазаретами. В силу большой загруженности ассистировать при операциях теперь приходилось редко, но посещение раненых в госпиталях не прекратила.
Первый раз императрица с дочерьми приехала в Ставку 15 октября 1915 года. Очевидец этого события, «дама из могилевского общества» позднее вспоминала: «Царица в сопровождении дочерей вышла из поезда и медленно, еле передвигая ноги, пошла по направлению депутаций… Она подошла к дамам и каждой протянула свою необыкновенно выхоленную и красивую руку. Дамы делали реверанс и целовали руку царицы. Четыре дочери стояли отдельно и всех поразили их костюмы. Они все, как одна, были одеты в светлые шляпы, коричневые короткие кофточки и юбки цвета бордо. Смесь этих цветов была так безвкусна, что вряд ли самая скромная провинциальная барышня могла бы так одеться. Сказалось ли в этом отсутствие вкуса у Государыни или же нарочно во время войны подчеркивалась скромность царской семьи, неизвестно, но костюмы царских дочерей осуждались всеми».
Естественно, что провинциальные барышни и матроны грезили лицезреть другое, куда более торжественное и пышно-помпезное зрелище. Всех, несомненно, разочаровала обыденность происходившего. Простые туалеты, обычные манеры — разве это надеялись увидеть жители захолустной губернии. Ведь для них царь и его семья символизировали нечто недосягаемо-возвышенное и величественное.
Однако последние Романовы, особенно Александра Федоровна, полагали, что простота и доступность высочайших особ должны усиливать любовь к ним. Императрица постоянно убеждалась, какой искренний восторг охватывал народ при появлении царя и его семьи. Она видела радость на лицах людей и никогда не сомневалась, что эти чувства являются основой и залогом их долголетнего благополучия. Что бы там ни говорили изнеженные аристократы и эти фигляры и болтуны из Думы, сила ее Ники в той бескорыстной любви и обожании, испытываемом к ним простыми людьми, теми, у кого чистые и светлые души, не развращенные фальшью света и лживыми «истинами» различных политических учений.
В народной любви всегда убеждал царицу и «дорогой Григорий», ставший после отъезда царя в Ставку еще ближе императрице. Он счел необходимым познакомить с императорской семьей свою жену, которая вместе с дочерьми представлялась Александре Федоровне в доме у Вырубовой. Григорий правильно рассчитал, что его семья — простые крестьянки — несомненно, понравятся Александре и укрепят в ней чувства симпатии к нему, как уважаемому отцу семейства. Это было тем более необходимо, что носилось слишком много всяких слухов и рассказов о его безнравственном поведении. В своих расчетах «старец» не ошибся. Впечатление осталось самое благоприятное. Ольга Николаевна сообщала отцу 27 августа: «Видели мы у Ани жену и дочерей Григория Ефимовича. Она такая простая и хорошая». Царица же нашла необходимым в письме мужу упомянуть о том, что «жена Григория шлет тебе привет и молится архангелу Михаилу, чтобы он был с тобой».
Несмотря на очевидную привязанность царицы к Распутину, принимать его у себя она решалась лишь в самых крайних случаях, в последние годы лишь тогда, когда требовалось оказать помощь Алексею. Раньше же он к ним приезжал для беседы прямо во дворец. Теперь они встречались почти исключительно в «Анином домике». Здесь можно было общаться без широкой огласки. Приезд во дворец неизбежно становился известным многим и обязательно делался темой пересудов. При безразличном отношении Александры Федоровны к недоброжелательным мнениям, игнорировать их совершенно она не могла. Особенно после того, как получила хождение сплетня о ее сожительстве с Распутиным. Здесь уже было оскорблено и уязвлено ее женское самолюбие и достоинство. Как нужно было низко пасть людям, негодовала она, чтобы распространять такую мерзость. Но нигде укрыться от любопытных взоров было нельзя. Даже в доме Анны, как выяснилось позднее, следила прислуга…