Поддерживаемый императрицей, Протопопов расстался со своими былыми друзьями по «прогрессивному блоку» и стал на службу консервативной и авторитарной политики. Отныне Дума созывалась только на краткие заседания, в ходе которых в разгоряченной атмосфере шли яростные атаки на власть. Депутат П.Н. Милюков[238] даже обвинил председателя Совета министров Штюрмера в нарушении своих обязанностей и в открытую выступил с изобличениями придворной камарильи, вдохновлявшей императрицу. Перечислив все непопулярные меры, принятые правительством, он воскликнул: «Что это, глупость или измена?» На что аудитория (на балконах для публики, как говорится, яблоку было негде упасть) дружно отвечала: «Измена!» Этого слова как будто только и ждали… Правительство распорядилось задержать публикацию речей Милюкова и других ораторов, и газеты вышли с пустыми полосами на месте думского отчета; но заработали тысячи пишущих машинок и ротаторов, запрещенные речи (порою они даже «дополнялись» и «усиливались» теми, кто их размножал) стали широко распространяться по стране, проникли даже в армию… Так вся страна узнала, какой анафеме были преданы с думской трибуны министры и царская семья.
Перед лицом этого роста недовольства Николай скрепя сердце пожертвовал Штюрмером. Это решение раздосадовало императрицу, которая видела в нем преданного, честного и верного человека. Вместо него пост председателя Совета министров занял Александр Трепов – брат покойного генерала Дмитрия Трепова, а пост министра иностранных дел занял Николай Покровский. Александр Трепов, принадлежавший к узкому кругу высокопоставленных функционеров, был не в фаворе у думцев, его речи принимались холодно, а депутаты социалистического направления перебивали его враждебными выкриками. Эти дрязги отзывались эхом во всей стране, которая казалась все менее и менее управляемой. Пресса, которой затыкали рот, не называла имя Распутина, но эта персона была притчей во языцех; слухи о его похождениях передавались из уст в уста. Иные утверждали, что царица каждую ночь делит ложе со своим целителем, эта клевета проникла даже в армию… Доведенные до отчаяния тем, что их посылают на смерть непонятно за кого и за что, солдаты уже в полный голос заговаривали о необходимости прекращения войны. В их сознание закралась мысль, что Россия вступила в войну только ради Франции, которая была не способна защищаться в одиночку. Они более не могли уважительно относиться к царю, который затеял эту кровавую бойню. В глубине души они попрекали его тем, что он не более чем нежный муж и заботливый отец, который во всем повинуется своей жене германского происхождения, привез своего маленького сына в Ставку, прогуливает его в автомобиле и водит на военные парады. Среди офицеров разочарование было еще горше. Непригодность императора на роль главнокомандующего признавалась всеми, а многие еще и страшились многочисленных вмешательств Распутина в военные операции.[239] Не по совету ли Распутина наступление, развернутое Брусиловым в Волыни, было внезапно остановлено? На этот сюжет генерал Гурко вспоминает: вне всякого сомнения, остановка наступления была преждевременна и основывалась Ставкой на предлоге, о котором нельзя было говорить открыто, тогда как у наших союзников – кроме как в прессе – об этом перешептывались, а то и говорили открыто. А вот что писал на этот сюжет британский военный атташе сэр Альфред Кнокс: «Ходит слух, что русская пехота растеряла мужество и что в рядах армии распространяется антивоенная пропаганда. Неудивительно, что солдаты лишены всякого куража, когда их ведут на заклание в седьмой раз на той же территории, и каждый раз, когда овладевают траншеями, их пушки не могут им помочь удержаться там».[240]
И в Петрограде, и в Москве все больше овладевала умами людей мысль о том, что война эта абсурдная, бесполезная и преступная. Иные даже осмеливались говорить между собою о необходимости отречения царя от престола во имя спасения России. Даже среди народных низов и то циркулировали слухи: император, который в своих попытках остановить наступление немцев только того добился, что положил несметное число своих подданных – не богоизбранный, а Богом проклятый царь.
К концу 1916 года число призванных под знамена перевалило за 13 миллионов, убитых – за два миллиона, изувеченных – за четыре с половиной. Не осталось ни одной русской семьи, не опаленной пламенем войны. Состав некоторых частей обновлялся до шести раз. Обеспокоенный этим кровопролитием, британский посол в России сэр Джордж Бьюкенен сетует: «Нам не следовало требовать от них таких подвигов!» За недостатком личного состава эффект кампаний упал до минимального. К тому же затрудненность сношений с заграницей, недостаток национального производства и дезорганизация железнодорожного транспорта спровоцировали индустриальный кризис. Ощущался дефицит сырья и боеприпасов. Солдаты-окопники голодали, кормя при этом насекомых; им не хватало патронов, пушкам – снарядов. В городах цены на съестные припасы росли как на дрожжах. На этой почве смерти и нищеты с новой силой развернулась революционная пропаганда. Стачки, о которых было позабыли в 1914 году, возобновились в 1915-м, а в 1916-м охватили миллион рабочих. В непосредственном окружении Николая множилось число тех, кто, предчувствуя грозу, убеждали Его Величество пойти навстречу пожеланиям страны – прислушаться к умеренным кругам Думы, отстраниться от оккультных влияний за своей спиной и – наконец-то – отстранить от себя Распутина. Какое там! Внимательный супруг, Николай скорее предпочтет оставить страну без надежды, чем станет перечить жене. В своем послании к царю Вел. кн. Николай Михайлович потребовал от государя признания того, чтобы министры несли ответственность перед законодательными собраниями, и пытался раскрыть ему глаза на вмешательства «человека Божьего» в публичные дела: «Если уж не в твоей власти отстраниться от твоей горячо любимой супруги, вводимой в заблуждение оказываемыми на нее влияниями, ты должен по крайней мере беречься от систематических вмешательств со стороны ее посредника». (Перевод с франц. – С.Л.)
Подобные предостережения не только не могли наставить царя на путь истинный, но, напротив, восстанавливали его против тех, кто дерзал нарушать его отдых. Самые близкие друзья и советчики целыми группами, одна за одной, отправлялись в отставку за то, что осмелились усомниться в святости Распутина. Вскоре вокруг царя остались только услужливые и апатичные персонажи, готовые смиренно пресмыкаться перед венценосцем. Одурманенный супружеской любовью, неспособный возразить авторитарной своенравной женщине, он не знал, как и поступать, и время от времени прибегал к пассивному сопротивлению. Не принимая лично никаких решений, он, по всей видимости, полагался на Бога.
Безмятежность государя была такой, что, невзирая на тяжелый ход событий, он находил удовольствие в игре в снежки, просмотре кинофильма или в чтении. 31 марта он писал своей жене: «В дороге я читал с утра до вечера… Сегодня прелестный рассказ о маленьком голубом мальчике. Мне он нравится, Дмитрию (Вел. кн. Дмитрию Павловичу) тоже. Несколько раз пришлось мне прибегнуть к носовому платку. Я люблю перечитывать отдельные места, хотя я их знаю чуть ли не наизусть – я их нахожу такими правдивыми и красивыми!»
Вот так-то – идет война, армия обречена на уничтожение, а главнокомандующий орошает слезами носовой платок при чтении «Маленького голубого мальчика»! В этой наивной заметке – весь, как он есть, Николай Второй Романов. Что бы ни происходило, он следовал своею тихой тропою, окрашенной маленькими радостями жизни.
239
Есть и другая точка зрения – по мнению С.С. Ольденбурга, государь с этими указаниями совершенно не считался, и он приводит тому множество примеров: так, 6.IV.1915 г. Распутин не советует ему ехать в Галицию до окончания войны – поездка состоялась. 15.IX советует начать наступление около Риги – никакого наступления не происходит. 12.Х.1916 г. умоляет остановить бесполезное кровопролитие на Ковельском направлении – государь игнорирует эти мольбы. (Цит. соч., т. 2. с. 190, 191.)