– Прав, значит, был покойный государь[127], – проговорил он сквозь усы. – Нельзя нам воевать.
– Сами понимаете!
Генерал отшвырнул метёлку и порывисто зашагал по комнате.
– А как, по-вашему, Германия? – решился спросить Репенин.
Генерал ответил, что, конечно, немцам наше истинное положение давно известно. Но пока ведут они себя всё-таки с оглядкой. Берлину продолжает импонировать призрак: необозримая Россия и её славное боевое прошлое. Этим козырем нельзя пренебрегать. Германский император – неврастеник, он впечатлителен. Необходимо временами невзначай освежать ему память.
Генерал добавил с досадой:
– А вот сегодня случай упускается такой, что положительно грешно.
Он круто остановился перед конногвардейцем:
– Сознаёте ли вы, граф Репенин, что имя ваше говорит всякому немецкому военному? Ваш пращур, фельдмаршал… Ведь это: разгром под Кунерсдорфом, занятие русскими Берлина, Фридрих Великий, загнанный и помышлявший о самоубийстве![128]
Репенин нахмурился. Вспомнилось вчерашнее «noblesse oblige» и надменная нотка в голосе Софи.
– Какие славные страницы в русском прошлом, – взмахнул руками генерал и зашагал опять. – Люди прежде были у нас другие. Что, впрочем, говорить: ими создалась российская великодержавность, а наше поколение – её растратчики. – Генерал понизил голос: – Свыше тоже, бывало, распущенность не поощрялась.
В нём заговорил пламенный любитель военной истории. Он пошарил в толстом портфеле на столе и отвёл на аршин от дальнозорких глаз найденный листок.
– Вот, например, приказ Петра Великого… – Он прочёл: – «Доблестному войску – наше царское спасибо. Генерал же аншефа князя Луховского списать в солдаты, понеже полки дрались явственно, а шведам порухи паки не нанесли». Что вы скажете? – восторженно воскликнул генерал. Но вдруг вспомнил: – Позвольте, ведь, кажется, графиня урождена?..
– Княжна Луховская…
Ясный немигающий взгляд Репенина застыл на мгновение. Он повёл усами и протянул руку за каской.
– Я и не подумал… – запнулся генерал. – Вы, граф, молодожён. Здесь, в столице, великосветская жизнь, родня и развлечения. Графиня привыкла. Ей, вероятно, не захочется…
– Не жене решать, – отрезал Репенин, вставая.
– Разумеется! – одобрительно поддержал генерал, хотя сам дома трепетал перед сварливой супругой.
Репенин с каской в руке официально выпрямился:
– Позвольте доложить: я ходатайствую командовать освободившимся гусарским полком.
Генерал заморгал глазами от неожиданности.
– Вот это я понимаю! В добрый час. Нашему брату военному миндальничать некогда. А жёны – пусть приспосабливаются. Дело известное: ле метье милитер е данжере антан де герр, е монотон антан де пе[129].
Уверенно произнеся эти французские слова с отменно чернозёмным выговором, генерал самодовольно осклабился.
– А без военных всё-таки не обойтись, – задумчиво заметил Репенин, предпочитая продолжать по-русски.
Генерал замахал руками:
– Ещё бы! Сказано недаром: человек человеку волк.
На прощанье он разразился снова оглушительным хохотом.
Дома Репенин прошёл прямо к жене и застал её за туалетом. После утренней ванны она сидела разрумянившаяся, в кружевном капотике. Горничная принималась её причёсывать.
Софи, с зеркалом в руках, тряхнула распущенными пепельными волосами.
– Ты не заметил, как они теперь, к весне, темнеют? – озабоченно спросила она мужа. – Парикмахер уверяет, что в Петербурге гадкая вода.
– Тебя она не портит, – улыбнулся Репенин и, запасшись терпением, сел.
Софи через плечо попрыскала на него любимыми духами.
– Знаешь, что я придумала? – весело начала она. Оказалось, что у неё на осень был целый план. – Сначала – ехать на Итальянские озёра и пробыть там месяц одним; оттуда – в Париж; и только в ноябре – назад домой.
Софи была заранее уверена в согласии мужа.
– Рассчитай, пожалуйста, Серёжа, свой отпуск так, чтобы август провести на Комо… Тише, милая, больно, – обратилась она к горничной.
Репенин достал папиросу и выжидательно закурил. Минут через десять причёсывание кончилось. Софи оглядела себя ещё раз и решила:
– Теперь, кажется, ничего.
– Мне надо, дорогая, переговорить с тобой серьёзно, – сказал Репенин, как только горничная вышла.
– Лучше поцелуй меня сначала хорошенько, – прижалась к нему Софи. – Скучные дела потом. Теперь я слушаю, – покорно откинулась она в кресле и, взяв большой пушок, стала пудрить зацелованные мужем плечи и шею.
Репенин подходил всегда к вопросу прямо. Он без предисловий изложил, как умел, что произошло в Главном штабе, и закончил словами:
– Остаётся, значит, ждать приказа и быть готовым к отъезду.
Он предвидел заранее, что разговор с женой не обойдётся без шероховатостей. Внезапно принятое им решение, конечно, огорчит её: ломка всей налаженной петербургской жизни приятна быть не может. Он ожидал расспросов, возражений, упрёков; ждал напоминания о словах императрицы…
К его удивлению, Софи молчала. Она сидела неподвижно перед зеркалом с пушком в руке.
– Пойми, Софи: иначе нельзя было, – заговорил он с лёгкой досадой, как человек, принуждённый разъяснять прописные истины. – Есть случаи, когда отказываться неприлично.
Сделав над собой усилие, Репенин против обыкновения принялся старательно развивать свои доводы.
Ответа и тут не последовало. Софи не оторвала даже глаз от зеркала.
Репенин пристально поглядел на жену, пытаясь угадать ход её мыслей. В памяти промелькнул опять весь разговор с генералом. «Человек человеку – волк», – вспомнил он и внутренне усмехнулся: – Да, это мы, мужчины, пожалуй, – волки. Ощетинившись, рычим и скалим зубы, когда сердимся. А женщина – чисто как медведь: за полсекунды никак не разберёшь, что она замышляет!»
Репенин недоумевал, как быть дальше. Молчание становилось тягостным.
Вдруг Софи порывисто повернулась к мужу и спросила неровным от волнения голосом:
– Скажи, ты всё-таки поедешь со мной осенью, как обещал?
Репенин смущённо замялся. Так недавно ещё они обещали друг другу ежегодно проводить месяц вдвоём, вдали от всех… Он принуждённо ответил:
– Как ни печально, об отпуске на эту осень не может быть больше и речи.
Лучистый взгляд Софи сразу померк. Она отвернулась. На ресницах показались крупные слёзы.
Репенина точно ударило. Как мог он довести до слёз эти большие карие глаза, доверчивые и незлобивые, как у подраненного лосёнка!
Первым естественным порывом было: всё брошу, завтра же подам в отставку… Однако спохватился: нельзя, это равносильно бегству под огнём.
Стало жаль Софи, как малое дитя. Захотелось утешить, пригреть.
– Бедная ты моя!..
Софи вздрогнула и отстранилась.
– Пожалуйста, не надо, – глухо проговорила она. – В жалости, Серёжа, я не нуждаюсь.
Репенин растерялся:
– Дорогая, полно. Что ты?.. Видит Бог, я так тебя люблю.
В зрачках Софи загорелась на мгновение зеленоватая искра.
– А для каких-то принципов готов пожертвовать и мной, и нашим счастьем? Все вы, мужчины, вероятно, таковы.
Репенин безнадёжно мотнул головой. Но после некоторого раздумья он сказал примирительно:
– Время придёт, дорогая, и ты посмотришь иначе. Поступись я совестью, потом сама пожалела бы…
– Серёжа, ты безумец! – вырвалось у Софи с отчаянием. – Смотри, как бы ты первый не пожалел…
На кружевной капотик закапали тяжёлые слезинки. Ей захотелось встать и уйти. Но перед ней всё потемнело и закружилось. Она беспомощно упала назад в кресло. И разрыдалась…
Репенин решил отбыть пока один к месту новой службы.
Вопрос о переезде Софи естественно откладывался на осень. Гусары скоро выступали в лагерь, под Ковну; следом предстояли подвижные сборы, затем – манёвры. До окончания этой программы полк на постоянную стоянку не возвращался. Можно было видеться с женой урывками и за лето: до Ковны – одна ночь, а там рукой подать. Репенин уже заранее был озабочен мыслью что-нибудь скорее нанять или купить поблизости. Даже приказал домашнему обойщику быть наготове…
128
Имеется в виду назначенный в 1759 году, во время Семилетней войны, главнокомандующим русской армии граф Салтыков Пётр Семёнович (1698 – 1772). Несмотря на преклонный возраст, показал себя энергичным и талантливым полководцем, одержавшим решительную победу над армией Фридриха II под Кунерсдорфом (вблизи Франкфурта-на-Одере) в 1759 году. Осенью 1760 г. отряд генерала Чернышёва овладел Берлином. Положение Фридриха II было отчаянным, он даже помышлял о самоубийстве. Случилось, однако, «бранденбургское чудо»: в 1761 г. скончалась Елизавета, императором стал Пётр III, выступивший горячим союзником Фридриха. С Пруссией был подписан мирный договор, и вся территория, завоёванная русскими войсками, возвращалась прусскому королю, а двадцатитысячный русский корпус направлялся в помощь Фридриху против вчерашних союзников России.