– Так это её короткий состав я заметил у особой платформы… – уточнил Пётр.
Иван немного подумал и сообщил другу:
– Ты знаешь, наверное, это будет трудно сделать… Алексеев и Лукомский негласно изолировали Государя от всех внешних контактов… К тому же приезд Марии Фёдоровны может тебе помешать встретиться с ним… Кстати, я слышал, что весь сегодняшний вечер Государь проведёт вместе со своей Maman в её поезде… Постой, постой! – вдруг пришло что-то на ум Лебедеву. – Завтра, в воскресенье, в десять утра будет обедня в соборе. Николай Александрович, разумеется не пропустит её… В самом храме за Государем будут наблюдать тысячи глаз… Значит, надо встретить Николая Александровича либо по пути в собор, либо когда он пойдёт обратно в губернаторский дом!.. Так мы и сделаем!.. Пойдём вместе, если кто-то попытается тебя остановить, я отвлеку их внимание!..
…План друзей вполне удался. После обедни, когда Император в окружении значительно поредевшей свиты и нескольких конвойцев вышел из собора и направился к своему дому, из толпы зевак, столпившейся у забора, решительно выступил навстречу царю полковник-кавалерист. Двое господ в штатском, по выправке – явно офицеры, хотели помешать ему, но Генерального штаба полковник Лебедев, успевший снискать уважение всей Ставки, резко окликнул их и потребовал предъявить документы. Когда господа отказались, генштабист выразительно похлопал по кобуре, и они смирились.
Николай Александрович и Пётр встретились глазами, и царь улыбнулся кавалеристу. Полковник вытянулся перед ним по стойке «смирно», царь протянул ему руку для приветствия и сказал:
– Здравствуйте, «корнет Петя»! Какими судьбами в Могилёве?!
– Здравия желаю, Ваше Величество! – рявкнул Пётр и добавил много тише: – Я только что из Петрограда…
– А-а… – заинтересованно протянул Государь, – приглашаю тебя сейчас ко мне завтракать…
– Спасибо! – Полковник-кавалерист тут же занял место среди свиты. Полковник-генштабист еле заметно помахал ему рукой.
Император и свитские вошли в дом. Толпа, насладившись зрелищем живого, хотя и отрёкшегося монарха, стала расходиться…
Не успел Пётр сбросить свою шинель, как его пригласили в кабинет Государя. Царь стоял прямо за дверью и нетерпеливо ждал гостя.
– Ты видел Александру Фёдоровну? – живо спросил он.
– Да! И привёз Вашему Величеству письмо от Её Величества!
Пётр достал из кармана мундира светло-сиреневый маленький конвертик, протянул его Государю. Николай Александрович тут же раскрыл его.
– Это первое Её письмо после моего отъезда из Могилёва неделю тому назад! Спасибо, Петя! Извини, присядь… Я сейчас только пробегу его глазами… – впился царь в знакомый и любимый почерк жены.
Пётр из того же кармана достал ещё один маленький конверт, от графа Келлера, но не стал вручать, ожидая, когда Николай Александрович кончит читать письмо царицы. Государь выглядел таким обрадованным, получив наконец весточку из дома, что грех было его перебивать.
«Мой любимый, бесценный ангел, свет моей жизни!.. – наслаждался Николай ласковыми словами Аликс. – Моё сердце разрывается от мысли, что ты в полном одиночестве переживаешь все эти муки и волнения и мы ничего не знаем о тебе, а ты не знаешь ничего о нас. Теперь я посылаю к тебе двух офицеров, даю каждому по письму и надеюсь, что по крайней мере хоть одно дойдёт до тебя… Молодые люди расскажут тебе о б о в с ё м, так что мне нечего говорить тебе о положении дел…
Родзянко притворялся, что не знает, почему тебя задержали. Ясно, что они хотят не допустить тебя увидеться со мной прежде, чем ты не подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или ещё какой-нибудь ужас в этом роде. А ты один, не имея за собой армии, пойманный, как мышь в западне, что ты можешь сделать? Это – величайшая низость и подлость, неслыханная в истории, – задерживать своего Государя… Может быть, ты покажешься войскам в Пскове и в других местах и соберёшь их вокруг себя? Если тебя принудят к уступкам, то ты ни в к а к о м с л у ч а е не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным способом…»
«Аликс словно предчувствовала, как это всё происходило во Пскове», – с уважением подумал царь о жене и продолжил чтение, хотя и сознавал, что это очень невежливо по отношению к Петру. Но мальчик с таким теплом смотрел на него, что неловкость Николая прошла.
«Мы все целуем, целуем тебя без конца. Бог поможет, поможет, и твоя слава вернётся. Это – вершина несчастий!.. Я не могу ничего советовать, только будь, дорогой, самим собой. Если придётся покориться обстоятельствам, то Бог поможет освободиться от них. О, мой святой страдалец! Всегда с тобой неразлучно твоя Жёнушка».
Радость от письма, печаль от того, что в нём говорилось, – всё смешалось в душе Николая. Он даже прикрыл на минуту глаза, чтобы не смущать своим состоянием Петю. Когда он снова открыл их, то увидел, что молодой полковник деликатно смотрит в сторону, но в руке держит ещё один конверт. Пётр тоже понял, что Государю теперь можно вручить послание графа Келлера. Он протянул его царю.
– От кого? – коротко осведомился Николай Александрович.
– От моего корпусного командира графа Келлера, – доложил полковник, – граф хотел предупредить Вас об измене в Ставке… Наверное, оно устарело… Я выехал с ним из Ясс девятнадцатого и немного не успел до Вашего отъезда из Царского Села…
– Я знал о заговоре, но не о его масштабах… – печально сказал Николай Александрович. – Но всё равно, передай мою благодарность графу Келлеру, когда ты его увидишь… Что происходит в Петрограде? Что думает кавалерия, действующая армия обо всей этой истории? – задал царь мучивший его вопрос.
В ответ Пётр чётко и ясно, с выводами о совершенной профессиональной непригодности российского генералитета в большей его части, рассказал о событиях в Петрограде и Царском Селе, которым был свидетель, о неорганизованности верного царю офицерства в Ставке. Он пересказал сведения, имевшиеся у Лебедева, о том, что Алексеев даже от офицеров своего штаба скрыл ответы командующего Гвардейской кавалерией Хана Нахичеванского и командира 3-го конного корпyca графа Келлера, возражавших на циркуляр наштаверха об отречении Государя. Оба выразили полную поддержку Государю и готовность умереть за Него.
– Как ты думаешь, мой мальчик, – ласково обратился Николай Александрович к Пете, и у молодого полковника от такого семейного обращения заныло сердце, – как ты думаешь, найдётся ли здесь, на Ставке, генерал, который мог бы связать воедино все нити сопротивления изменникам и веско сказать своё слово Родзянке и Алексееву?
– Здесь я мало кого знаю, но граф Келлер, я уверен, готов хоть сегодня по первому знаку Вашего Величества выступить в поход! – пылко отреагировал Пётр. – Хотя, может быть, вашему Величеству следовало бы отправиться к нам в Яссы или в штаб Румынского фронта, где, я уверен, Вы окажетесь посреди верных Вам войск и где можно опереться на военную силу!
– Я уже пытался опереться на Северный фронт… – с сожалением тихо сказал Государь. – А главное, Третий корпус и Румынский фронт очень далеко от Могилёва.. Я думаю, что мой поезд изменники не пропустят даже до Киева, не то что до Ясс… Вырваться из Ставки верхом, с тобой и верной сотней казаков, – значит снова очутиться в пустоте, стать беглецом, а не оставаться Императором, отцом Цесаревича, которому отныне принадлежит корона… Это недостойно!.. К тому же в руках петроградских террористов и черни – мои Жена и Дети… Родзянко уже угрожал мне репрессиями против Них, а Петроградский Совет – ещё более разнузданные мерзавцы-социалисты…
Николай на мгновенье остановился, а затем продолжал размышлять вслух:
– Если конный корпус графа Келлера пойдёт на Могилёв походным порядком, не по железной дороге, которой владеют изменники бубликовы, а изменники в штабе Ставки не отдадут ему приказа на выдвижение, может начаться гражданская война, которой я всеми силами пытаюсь избежать… Я мог бы начать такую войну ещё в Пскове, отдав приказ арестовать Рузского и Данилова… Я ждал результатов экспедиции генерал-адъютанта Иванова и прибытия полков с Северного фронта к Царскому Селу… И не дождался… – печально закончил царь.