– Милорд, мы ещё увидимся за обедом! – помахала ручкой королева-мать Асквиту.
7
Переход сенатора Ознобишина и его внука из кают-компании в малую библиотеку занял всего несколько минут. Хотя в клубе текла своя жизнь, она не рождала никакого шума. Старцы и господа зрелого возраста, в мундирах военных и статских, бесшумно двигались по устланным ковровыми дорожками коридорам, негромко переговаривались в гостиных за карточными столиками, слегка похрапывали во сне в большой библиотеке. С Фёдором Фёдоровичем почтительно раскланивались молодые члены клуба. Он любезно отвечал им. Два-три его сверстника остановились, чтобы перекинуться словом, но даже бравый и весёлый адмирал Крылов, известный кораблестроитель, обладавший раскатистым басом, тренированным в морских походах и бурях, говорил в этих стенах, как и Ознобишин, почему-то полушёпотом.
Малая библиотека представляла собой покойное помещение, устланное коврами и нетесно заставленное книжными шкафами. Рядом с четырьмя парами глубоких, с высокими спинками кожаных кресел на маленьких столиках были разложены сигары, фарфоровые табакерки с трубочными табаками разного вкуса и крепости, одна-две свежих пенковых трубки, подсвечники с широким чашеобразным основанием, выполнявшие одновременно роль пепельниц. В дальнем углу комнаты, в камине, выполненном из цельного куска лазурита, тлели угли. Над камином возвышался портрет Государя Николая Александровича в полный рост и в натуральную величину в мундире адмирала Британского флота. Тяжёлые бархатные портьеры по летнему времени были широко раздвинуты, и лучи вечернего солнца, стоявшего где-то над Финляндией, свободно скользили через дворик и проникали за стеклянные дверцы шкафов, где была собрана мудрость мира на полках с энциклопедическими словарями всей Европы.
Согласно традициям клуба, эта комната была предназначена для всякого рода конфиденциальных разговоров. Если в ней уже находилось минимум два человека, то никто другой не смел входить и нарушать tete-a-tete[45]. Тем самым глуховатые старички, которые составляли немалую долю членов Яхт-клуба, могли хоть в голос кричать друг другу в ухо самые сокровенные секреты империи.
«Слава Богу, – подумал Пётр, знакомый с традицией малой библиотеки, – что дедушка не такой старый, как те древние старцы на вате, которых особенно много сегодня в коридорах! Он крепок и энергичен, хотя и освобождён почему-то от постоянного присутствия в Государственном совете по недостаточности здоровья… Уж про эту-то интригу он мне, наверное, никогда не расскажет…»
Наконец они добрались до малой библиотеки. На счастье, она оказалась свободна. Проворный артельщик установил это несколько раньше их. На одном из столиков были поставлены серебряный кофейник и такой же поднос с чашками, бисквитами, бокалами и замысловатой бутылью испанского хереса. Свеча горела, чтобы можно было прикурить сигару, до которых генерал-лейтенант и действительный статский советник Ознобишин был большой охотник.
Фёдор Фёдорович, покряхтывая от боли в суставах, медленно опустил своё крупное тело в кресло. Пётр взял кофейник и наполнил чашки ароматной жидкостью. Зная привычки деда, он плеснул ему в бокал немного хереса, Ознобишин продегустировал его и кивнул удовлетворённо: «Пить можно!» Заведомо зная, что винные подвалы Яхт-клуба считались в Санкт-Петербурге по качеству сразу же за Императорскими, сенатор тем не менее всякий раз проверял доставленное ему вино на вкус.
Ознобишин устроился поудобнее в своём кресле и строго посмотрел на внука.
– Mon cher, я пригласил тебя в этот Кабинет Тайны, – начал он торжественно, – потому что не хочу, чтобы ты погружался в клоаку придворных сплетен… Однако, с другой стороны, поскольку ты выбрал службу в гвардии, то есть близко к трону, да ещё и влюбился в царскую дочь, тебе нужно хорошо представлять себе хитросплетение интриг, чтобы не попасть в подлые сети бессовестных интриганов и заговорщиков… Поэтому я вынужден открыть тебе некоторые дворцовые тайны… Ты должен дать мне слово, что никогда и никому не откроешь их…
– Клянусь честью! – прочувственно сказал корнет, положа правую руку на сердце. Ему было всегда интересно беседовать с дедом, но теперь он особенно хотел узнать то, что хранится за семью печатями о семье его ненаглядной принцессы. А сенатор Ознобишин за свою долгую карьеру при трёх Императорах узнал невольно многое из того, что венценосцам и их семьям хотелось бы понадёжнее укрыть от глаз людских. Фёдор Фёдорович вместе с тем брезговал интригами, а интриганов, которые легко пускали в ход свои опасные знания, люто ненавидел. Но сейчас он решил предостеречь своего мальчика от ложных шагов при Дворе, зная, что взрывчатую польско-русскую смесь рыцарства и честности, надёжности и легкомыслия, добродушия и гонора в характере Петра может использовать какая-либо клика в своих интересах. Старый сенатор хорошо знал, что весь петербургский высший свет состоял именно из клик, которые упорно преследовали свои узкие групповые интересы.
Отпив кофе и прикурив от свечки сигару, Фёдор Фёдорович бросил на Петра пронзительный взгляд и начал свой рассказ:
– Батюшка нынешнего Императора Николая Александровича, Александр Третий, почил неожиданно очень рано – сорока девяти лет. Наследник Цесаревич вступил в управление нашей великой державой в относительно молодом возрасте – lвадцати шести лет. Он был мягким, добрым, отзывчивым юношей, прекрасно воспитанным и образованным – прошёл курс Университета и Академии Генерального штаба… Николай обожал своих родителей, с должным почтением и уважением относился к братьям отца и другим своим родственникам. Его Батюшка своим примером привил сыну нелюбовь к интриганам и наушникам, часто повторяя поговорку: «Доносчику – первый кнут!» Но все высокие нравственные качества нашего Императора мало-помалу становились во вред Ему и Его Семье, – подытожил сенатор и пригубил херес.
– А правда ли, grande-peré, что Императрица командует им, поскольку царь-де слабовольный и глупый? – воспользовался моментом и задал свой вопрос корнет.
– Совершеннейшая клевета, mon ami! – рассердился Ознобишин. – Эта клевета полилась на несчастную Александру Фёдоровну с самых первых дней её появления в России! Ещё когда она двенадцатилетней девочкой приехала на свадьбу своей старшей сестры Эллы – у нас её назвали Елизаветой Фёдоровной – и дяди Николая – великого князя Сергея Александровича… Как говорят, бедняжка Аликс уже тогда влюбилась в Николая, и ему, шестнадцатилетнему, красавица принцесса очень понравилась. Но императрица-мать её сразу невзлюбила. Потом он вновь увидел её в Санкт-Петербурге, когда она гостила у сестры Эллы. Ему было двадцать один, а ей – семнадцать…
– Точь-в-точь почти как Татьяне и мне, – вставил своё слово Пётр.
– Да, – подтвердил Ознобишин, – И молодые люди полюбили друг друга, но царица и царь не позволили тогда Наследнику объявить о помолвке. Они считали, что Аликс, хотя и любимая внучка английской королевы Виктории, недостаточно царственна для будущей Императрицы России… Была и ещё одна причина, – поднял перст указующий сенатор. – Наша вдовствующая государыня, бывшая датская принцесса, вместе со всем своим датским семейством люто ненавидит все германские владетельные дома за то, что Германия отобрала у её отца прибалтийские провинции Шлезвиг и Гольштейн. Эта ненависть и пала на голову принцессы-сироты, потерявшей мать в шестилетнем возрасте, хотя Николай Александрович и полюбил её всем сердцем. Родители, особенно мать, запретили ему и думать о женитьбе на принцессе Гессен-Дармштадтской. Его пытались отговорить, «подставили» ему балерину Кшесинскую, на которой он заведомо не мог жениться, но Николай Александрович не прекращал переписки с принцессой Алисой и продолжал втайне мечтать о ней… Он всё-таки добился своего, – с одобрением поднял бокал сенатор, – и весной 1894 года, когда старший брат Аликс, великий герцог Гессен-Дармштадтский Эрнст, женился на Виктории Мелите, дочери британского принца Альфреда-Эрнста-Альберта, и была в Дармштадте свадьба, её затмила состоявшаяся там же помолвка наследника российского престола с бедной Золушкой – принцессой Алисой, сестрой новобрачного…