Я надеюсь, нога нашего Крошки скоро поправится. И Алексеев заболел, — все беды сразу, — но Бог не покинет тебя и нашу любимую страну, благодаря молитвам и помощи нашего Друга. Я рада, что ты нашел место для Оболенского.
Опять серый день, 4 1/2 градуса мороза, солнце было только два дня. — Тяжко и грустно: так горячо берешься за правое дело, а вследствие этого, конечно, “злоумышленники” стараются все дело погубить. — Я чувствовала, что Николай не к добру поехал в ставку, — скверный он человек, внук еврея![1037]
Покаталась с ней и ждем Его (затем Рост. и Шт.). Прощай, радость жизни моей, мой единственный и мое все. Благословляю и целую без конца. Всецело
Твоя.
Она пишет заменя, так как ей легче писать по-русски[1038]. По прочтении письма Николая Он сказал: “Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло — как брат Милюкова, как все братья зла...” “Человек он ничтожный, добра то он делает, а милости Божией и на делах нет, никто его не слушает, а потом убедись на нем”. — “Господь показал Маме, что все это ничтожно, воcнe”.
Я видела во сне, что меня оперировали, отрезали мне руку, но я не испытывала никакой боли, а после этого получила письмо Н. от тебя.
Ц. ставка. 4 ноября 1916 г.
Моя душка Солнышко!
Горячо благодарю за милое письмо.
Нога Бэби от времени до времени побаливает, и первую часть ночи он не может спать. Когда я ложусь, он старается больше не стонать и засыпает скорее.
Федоров говорит, что рассасывание идет успешно, так как температура у него немного выше нормальной, так что я надеюсь, что через несколько дней он сможет встать!
У меня сегодня мало времени для письма, так как я принимал старого кн. Васильчикова, Троцкого и Дашкова, вернувшихся из Москвы.
Они пробыли там ровно месяц, посещая и осматривая лазареты, и видели 76000 раненых, из которых 16000 роздали награды. Они нашли все в полном порядке.
Через несколько дней я пошлю Георгия на юго-западный фронт, чтобы поблагодарить войска и раздать награды героям.
Алексееву сегодня немного полегче. Фед. настаивает на том, чтобы он полежал еще, по крайней мере, неделю, потому что кроме болезни он переутомлен работой и не досыпал все это время. Выглядит он свежее.
Кирилл приезжал на 2 дня, теперь он уехал в Або.
Храни Господь тебя, мое сокровище, моя любимая женушка, и девочек! Крепко целую.
Твой старый
Ники.
Ц. Село. 5 ноября 1916 г.
Дорогой мой,
Горячо благодарю тебя за твое милое письмо. Как досадно, что Бэби должен лежать, но, конечно, так для него лучше, — только бы не было болей! Это хорошо, что ты отправляешь Георгия, — чем больше ты их заставляешь двигаться, тем лучше, — ничего хорошего нет в том, чтоб торчать на одном месте без всякого дела. Алексееву следовало бы дать 2-месячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, напр. Головина, которого все чрезвычайно хвалят, — только не из командующих армиями, — оставь их на местах, где они нужнее. У Пустов. слишком много работы, и ты — один и, кроме того, ты не можешь тронуться с места, и, быть может, свежий человек с новыми мыслями оказался бы весьма кстати. Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алекс., не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянно напряжение “бумажного” человека; у него, увы, мало души и отзывчивости.
Закладка Аниной церкви прошла хорошо, наш Друг был там, а также славный епископ Исидор, епископ Мельхиседек и наш Батюшка и т.д. Сегодня повидаюсь с Гр. Штюрмеру очень досадно и грустно, что они так тебя терзают и что он отчасти тому причиной. Я его подбодрила, и он немного успокоился и преисполнен добрых намерений. Он находит, что Родзянко следовало бы лишить придворного мундира за то, что он не остановил этих негодяев, когда они в Думе говорили такие ужасные веши и так инсинуировали. Он поручил Фредериксу сделать ему выговор, но старик не понял его и написал Родзянко, чтоб он в будущем не допускал ничего подобного. Не прикажешь ли лишить его придворного звания сейчас, либо при первом же случае, когда он вновь допустит что-либо затрагивающее тебя, ужасный человек!
Что хотел сказать “Миша-дурак”[1039] тем, что он и Георгий получили знаки отличия от Джорджи “за мое изобретение, что меня очень обрадовало”?
Наш Друг очень недоволен браком Ольги. — Он находит, что это было нехорошо по отношению к тебе и что это не принесет ей счастья. Ах, Господи, я тоже невыразимо жалею об этом ее поступке (хотя понимаю ее вполне естественное стремление к личному счастью).
Милый, остерегайся, чтобы Николаша не вырвал у тебя какого-нибудь обещания или чего-нибудь подобного, — помни, что Гр. спас тебя от него и от его дурных приближенных. Не позволяй ему ездить в деревню, а пусть едет обратно прямо на Кавказ, где он должен быть. Прости, что пишу тебе это, но я чувствую, что так надо. Будь холоден, не будь слишком добр с ним, с Орловым и Янушкевичем. Ради блага России помни, что они намеревались сделать — выгнать тебя (это не сплетня, — у Орл. уже все бумаги были заготовлены), а меня заточить в монастырь[1040]. Ты не касайся этого в разговоре, так как все это миновало, но дай им почувствовать, что ты не забыл и что они должны тебя бояться. Они должны дрожать перед своим Государем, — будь более уверен в себе — Бог тебя поставил на это место (это не спесь), ты — Помазанник Божий, и они не смеют этого забывать. Они должны почувствовать твою власть — пора, ради спасения твоей родины и трона твоего сына. — Прощай, любимый. Благослови тебя Бог! Осыпаю тебя нежными поцелуями.
Навеки твоя старая
Солнышко (Мама).
Я совершенно одурела.
Только что видела нашего Друга: “скажи ему по-хорошему привет”. Он был очень весел после обеда в трапезной, но не пьян. Некогда писать. — Он говорит, что все будет хорошо.
Благословляю и целую без конца.
Ц. ставка. 5 ноября 1916 г.
Моя бесценная душка,
Нежно благодарю за дорогое письмо. Я очень огорчен, что расстроил тебя и рассердил, переслав тебе оба письма Н., но, так как я постоянно спешу, я их не прочел, так как он долго и подробно говорил о том же.
Но о тебе он не упоминал совершенно, останавливаясь только на историях со шпионами, фабриках, рабочих, беспорядках, министрах и общем внутреннем положении! Скажи он что-либо о тебе, неужели ты сомневаешься в том, что твой муженек не вступился бы за тебя?
Я должен прибавить, что он не хотел давать мне своих писем, — я их просто взял у него, и он их отдал довольно неохотно! Конечно, я его не защищаю, но объясняю факты, как они были.
Ноге Бэби немного лучше. Он очень хорошо спал, и болела она только с 1/4 часа вечером.
Вчера я принял славного ген. Маниковского, начальника артилл. управления. Он рассказывал мне много относительно рабочих, об ужасной пропаганде среди них и огромных денежных суммах, раздаваемых им для забастовок, — и что, с другой стороны, этому не оказывается никакого сопротивления, полиция ничего не делает, и никому дела нет до того, что может случиться! Министры, как всегда, очень слабы — вот и результат.
Теперь пора кончать, моя голубка. Храни Господь тебя и девочек! Нежно целую.
Навеки твой старый
Ники.
Ц.С. 6 ноября 1916 г.
Ненаглядный!
Нежно благодарю тебя за твое милой письмо. Слава Богу, что ножка поправляется. Сегодня солнце милостиво пытается снова проглянуть. Мы были в нашем нижнем храме, затем работали в лазарете, сейчас собираемся в солдатский лазарет, где я раздам медали от своего имени наиболее тяжело раненным. Позже придет Мекк, затем Протопопов, скажу ему, что следует принять строгие меры против пропаганды, о которой ты писал. Я заставлю их работать, милый, и прикажу Калинину[1041] не суетиться, а действовать твердо.
Глупая голова болит — несомненно, скоро явится Беккер.
Я рада, что Н.М. говорил не так, как написал, хотя это дало бы тебе возможность задать ему головомойку и сказать ему раз навсегда, чтоб он беспокоился только о собственных делах. — Я не буду спокойна, покуда Н. будет в ставке. Надеюсь, что все обойдется благополучно и что ты ему покажешь, что ты властелин. Не могу глубоко не жалеть о том, что он будет с тобой, — помни, что ты должен быть холоден с этой подлой шайкой. Надеюсь, что Н. будет настолько тактичен, что не привезет с собой толстого Орлова. Представь себе, Погуляев написал мне, что он собирается разводиться, — если она даст ему развод, то он женится на своей прежней любви. Она написала ужасное, жалкое письмо Ане, — она бы поняла, если бы он женился на молодой особе, но не на такой, которая всего на 2 года моложе ее и которая раньше его отвергала: он был недостаточно хорош, а теперь, когда он адмирал, ей это угодно. Я не знаю ее имени, и они оба не упомянули его. Зачем он вообще женился на женщине старше его? Ему нужна была молодая жена и дети, так как он их любит.