- Я читал, что так Наполеон называл русских.
- Билли, но ведь он давно умер, - удивился Брюс Моисман. - Откуда ты знаешь?
Из-под капюшона послышался сдавленный стон, переходящий в зубовный скрежет. Но когда Магистр начал рассказывать, его голос звучал ровно и бесстрастно. Он говорил о народе, который долго сопротивлялся ордену. И о том, как народ тот сыграл со своими врагами злую шутку - устав от бесконечной войны, он просто прекратили ее. Усыпили свою память, причем так избирательно, что мир сначала ахнул, а потом содрогнулся и ужаснулся. Прежнее их имя не сохранилось, но то, что получилось, соседи называли скифами.
- Постойте, как не сохранилось? - не согласился президент. - Мне читали доклад Агентства Национальной Безопасности, что в России появились потомки тех, древних. Бегают в голом виде по лесу, питаются кедровыми деревьями… А название…, название…, что-то с ведрами связано.
- Слышал о них, - в голосе Магистра прозвучала одобрительная насмешка. - Перспективные для нашего дела люди, но не имеющие отношения к тем, прежним. Впрочем, займитесь ими по стандартному сценарию.
- Но, сэр, они же в России.
- Знаю, и что?
- Русские не поймут, если мы начнем бомбить их территорию.
- Разве я сказал бомбить?
- Конечно, сэр. Вы сказали - по стандартному сценарию.
- Хм… Имелось ввиду нечто иное.
- Да?
- Конечно. Организуйте пару фондов, дайте гранты… Пусть будут под присмотром.
Президент ничего не понял, но на всякий случай записал слова Великого Магистра в ежедневник, клятвенно обещая непременно принять меры.
- А что делать со Славелем, сэр? Бомбить?
- Ничего не делайте. Мне нужно посоветоваться с начальством.
С этими словами гость исчез из кабинета так же таинственно, как и появился, оставив после себя неприятный запах, в котором Брюсу Моисману почудилось что-то знакомое.
- Это деготь, - пояснил госсекретарь, не дожидаясь вопроса. - Он же креозот. Поверьте специалисту, прожившему на ферме целых две недели. Мне им лечили стригущий лишай, который я подхватил от…
- Не нужно интимных подробностей, Билли. Вот лучше скажи - разве у нашего шефа может быть вышестоящее начальство?
- Конечно нет, сэр. А вот там, - мистер Уильям С. Ракс показал пальцем в пол, - наверняка есть нижестоящее.
- Ему хорошо, - вздохнул президент. - Он может посоветоваться.
Госсекретарь внимательно рассматривал следы на паркете, формой напоминающие раздвоенное копыто, и потому ответил не сразу.
- Может быть нам вызвать директора ЦРУ?
- Эту черную задницу? Разве он, кроме рэпа и кокаина еще чем-то интересуется?
- Конечно, сэр! Еще бейсболом!
Глава 4
Славельский князь Юрий Всеволодович молча мерил шагами просторную горницу, время от времени поглядывая в оконце, в переплетах которого было вставлено дорогущее, три веса серебром, татинское стекло. На улице смеркалось, и потому на столе горела лампа под прозрачным колпаком, заправленная чем-то вонючим. И она стоила немалых денег, как и многое другое, привезенное из соседнего княжества, неведомым образом появившегося под боком четыре года назад.
Да, черт возьми, именно княжество! А как иначе назвать страну поболее какой-нибудь Богемии раза в два? Для королевства слишком велико и раскинулось широко. С захода ограничено рекой Ладой, впадающей как раз у подножия славельских стен в Шелокшу, в свою очередь являющуюся северным рубежом. А на закате по Суровее спорные земли с черемисой луговой да чувашами-кимеретниками, причем последние все более склоняют голову в сторону Татинца.
- Господи! - князь Юрий Всеволодович плюнул и перекрестился.
И пришло же кому-то в голову назвать новый городок столь похабно. Нет, он догадывался кому, но все же… Правда и народец в нем имени тому соответствовал. Года три тому, булгары, обозленные потерей мордовской дани, решили разобраться с незваными соседями и подступились было немалым, тысячи в три, войском. Осадили, но в первую же ночь не досчитались половины коней. А во вторую и остатки пропали бесследно. Неделю продолжалась осада, по истечении которой булгарское воинство, оставшееся без обоза, исчезнувшего среди бела дня, согласилось поработать за харчи на раскорчевывании лесов вокруг городка.
Так бы и трудились мирно, если бы хан Тузбубей, обеспокоенный исчезновением войска, не повел на Татинец еще пять тысяч конников. На берегу Суровы их встретило посольство с предложением заключить мир. Передавая грамоту, хмурый воин с лохматой бородой до пояса добавил на словах, что де князь Николай, в знак выдающегося своего миролюбия, разрешает гостям невозбранно вернуться домой, оставив лишь в знак дружбы и взаимопонимания своих коней, на которых любовь к человечеству не распространяется. А буде вклад в дело мира покажется чрезмерным - то по серебряной гривне с гостевой головы, и не важно с чьей.
Хан возмутился неслыханными требованиями и приказал покарать нечестивца, их передавшего. Несмотря на урон, нанесенный окованной железом дубиной, посла схватили, связали по рукам и ногам, да бросили в Сурову. И долго потом юные русалки в двух реках шепотом пересказывали друг дружке интересные высказывания, подслушанные у возмущенного лешего, буксируемого до дома двумя огромными сомами.
А булгары, потеряв при переправе от неизвестных напастей десятую часть войска, спалили недостроенный Курмышский острог, и через трое суток осадили Татинец. По дошедшим до Славеля слухам, в решающей битве под стенами города князь Николай применил какое-то новое оружие, настолько тайное, что ничего о нем до сих пор не удалось выведать. И немногие оставшиеся в живых гости добровольно решили отработать нанесенный ущерб и расходы княжества на войну.
Вот тут-то, по мнению Юрия Всеволодовича, татинский князь и допустил ошибку. Не роковую, конечно, но все же… Зачем было отправлять вниз по течению Шолокши плот с повешенным ханом Тузбубеем? От него, правда, не много чего осталось после битвы, но доплыло еще меньше - тут уж постарались прожорливые мартыны. А может, это вовсе и не ошибка была? Обрадованные наследники еще дважды ходили походом и оба раза прямиком к городу, не отвлекаясь на заставы, острожки и мелкие деревни. И опять цены на коней на славельском торгу упали втрое.
- Почто грустишь, княже? - появившийся на пороге архиерей был бодр и весел. От его могучего голоса дрогнули стекла в окнах, а в налитом до краев ковше пробежала мелкая рябь. - Уныние - грех.
- Садись! - Юрий Всеволодович сам опустился на лавку и подвинул Савве тяжелую посудину. - Будешь?
- Господь с тобой, - перекрестился тот. - Что я, немец какой? И так в прошлом годе трижды нетрезв был, да и в этом уже один раз.
- Нешто в будний день хмельного предложу? - князь отпил и удовлетворенно крякнул. - Квас это черемуховый.
- Тогда буду, - архиерей уселся напротив и протянул руку. - Давай.
Савва приложился надолго, отчего борода его, скрывающая след давнего сабельного удара, задвигалась в такт глоткам. Сразу видно - наш человек. Прежний-то пастырь, ставленый Владиславльским митрополитом, был из греков и квас не жаловал, а наливался ежеутренне романеей да ренскими винами. Не мудрено при такой жизни упасть с колокольни, умудрившись перед тем перерезать себе горло, изображая архангела с пылающим мечом. Вот и наказал Господь за богохульство.
- Так чего грустишь-то? - Переспросил архиерей, переводя дыхание.
- Посольство еще неделю назад должно было вернуться, - пояснил князь. - Из Татинца, черти бы его побрали.
- А зачем?
- Зачем вернуться, или зачем побрали?
- Не о том спрашиваю. На кой ляд Николаю Васильевичу с нами связываться? Ему вроде и своих забот хватает.
- Уже и по имени отчеству величаешь? Недавно лишь самозванцем называл.
- Ну и что? - Савва поставил на стол пустой ковш и вытер губы рукавом. - В сем грехе перед Господом я покаялся. Власть, она от Бога, а князь татинский это силой подтвердил. Сам же небось не квасу испить его зовешь.