Николай Некрасов

В январе в Париже скончался Герцен — еще один бывший знакомый и единомышленник, когда-то одним из первых в кругу Белинского признавший стихи Некрасова и в отличие от Тургенева никогда не отрицавший их высоких поэтических достоинств. До конца жизни, также постепенно превращаясь в «бывшего» литератора и публициста, он продолжал в частных письмах и разговорах обличать Некрасова, радоваться любым задевающим его публикациям и компрометирующим его слухам, так и не простив ему «огаревского дела», будучи безоговорочно уверен во вдохновляющем участии Некрасова в нем. В России смерть его не вызвала широкого резонанса — «Колокол» давно не выходил. Некрасов, по предположению Корнея Ивановича Чуковского, откликнулся на смерть властителя дум нескольких поколений русских людей в стихотворении «Сыны «народного бича»…:

Сыны «народного бича»,
С тех пор как мы себя сознали,
Жизнь как изгнанники влача,
По свету долго мы блуждали;
Не раз горючею слезой
И потом оросив дорогу,
На рубеже земли родной
 Мы робко становили ногу;
Уж виден был домашний кров,
Мы сладкий отдых предвкушали,
Но снова нас грехи отцов
От милых мест нещадно гнали,
И зарыдав, мы дале шли
В пыли, в крови; скитались годы
И дань посильную несли
С надеждой на алтарь свободы.
И вот настал желанный час,
Свободу громко возвестивший,
И показалось нам, что с нас
Проклятье снял народ оживший;
И мы на родину пришли,
Где был весь род наш ненавидим,
Но там всё то же мы нашли —
Как прежде, мрак и голод видим.
Смутясь, потупили мы взор —
«Нет! час не пробил примиренья!» —
И снова бродим мы с тех пор
Без родины и без прощенья!..

Возможно, это стихотворение проясняет, как ощущал Некрасов редкий в кругу его знакомых феномен русского эмигранта и что для него значило умереть, как Герцен, на чужбине. Сам Некрасов, конечно, никогда об эмиграции не помышлял.

В остальном жизнь текла монотонно. Некрасов описывал Лазаревскому свой образ жизни исчерпывающей формулой: «…утром газеты и корректуры, после обеда сон, вечером клуб». К ней нужно прибавить только охоту, которая по-прежнему была его страстью. Смерти прежних единомышленников и злоба оставшихся в живых уравновешивались теплыми отношениями с компанией приятелей. Неожиданно появился на горизонте еще один доброжелатель — один из создателей Козьмы Пруткова поэт Алексей Михайлович Жемчужников. Человек либеральных взглядов, он жил за границей, но хотел участвовать в российской литературной жизни. Жемчужников написал Некрасову доброжелательное письмо, в котором проявил себя как один из немногих проницательных читателей, высоко оценивших появившиеся в печати фрагменты «Кому на Руси жить хорошо»:

«Две последние главы Вашей поэмы Кому на Руси жить хорошо и в особенности Помещик — превосходны. Поверьте, что я не желаю расточать перед Вами учтивости и комплименты. Вы желаете узнать мое мнение, и я сообщаю Вам его правдиво и серьезно. Эта поэма есть вещь капитальная и, по моему мнению, в числе Ваших произведений она занимает место в передовых рядах. Основная мысль очень счастливая; рама обширная, вроде рамы Мертвых душ. Вы можете поместить в ней очень много. Продолжайте; без всякого сомнения продолжайте! И не торопитесь окончить, и не суживайте размеров поэмы. Как из Вашего вопроса: продолжать ли поэму, так и из разных других современных литературных признаков, я заключаю, что Вы не находите вокруг себя несомненной, энергичной поддержки. Не обращайте на это внимания и делайте свое дело. Вина не Ваша, а того сумбура, который теперь господствует. Это время пройдет, и то, что действительно хорошо, будет таковым и признано, когда рассеется туман».