Уже в Карабихе узнал Некрасов о первом предостережении, объявленном «Отечественным запискам» за статью Демерта в ведшейся им рубрике «Наша общественная жизнь» — начала сказываться смена цензурного начальства. Впрочем, редакция была склонна ругать скорее самого автора, чьи статьи давно не удовлетворяли редакторов, но найти ему замену пока не могли. Предостережение не поставило издание на грань остановки (в запасе оставалось еще два), но показало его потенциальную уязвимость, а потому требовалось проявлять еще больше бдительности.
Одной из последних новостей, которые принес 1872 год, была скоропалительная женитьба Федора Алексеевича на гувернантке своих детей Наталье Павловне Александровой. Некрасов высказался о ней в целом одобрительно, не представляя, что этот брак внесет серьезный разлад в семейные отношения.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ
«Княгиня Волконская» была напечатана в январской книжке «Отечественных записок» 1873 года. Она оправдала ожидания Некрасова. Значительная часть критики высказалась о поэме вполне восторженно, и оценки людей, чье мнение Некрасов воспринимал всерьез, были очень высокими. Так, И. А. Гончаров в письме от 28 января выразил не только свое впечатление, но и мнение «всех»: «У Вас, верно, есть отдельные оттиски Вашей новой, чудесной поэмы «Русские женщины», любезнейший Николай Алексеевич; подарите мне, пожалуйста, один, и если можно 1-ю часть также, а если этого нет, то хоть одну вторую. Я не имею Отеч[ественных] Запис[ок] и читал ее мимоходом — у других. А мне непременно хочется ее иметь — и, кроме того, я желаю прочесть ее в одном доме. На меня и на всех [поэма] производит сильное впечатление». Он же прибавлял в письме от 7 февраля: «Вы были бы очень довольны, Николай Алексеевич, если б видели сами эффект, произведенный чтением Вашей поэмы на слушателей и особенно на слушательниц. Изъявлено было желание иметь первую часть, и я обещал достать, в надежде на Ваше содействие, а у меня у самого нет».
В целом благосклонно была встречена напечатанная во второй книжке «Отечественных записок» вторая часть поэмы «Кому на Руси жить хорошо» — «Последыш». Некрасов как будто обрел второе дыхание, оставаясь поэтом живым, не теряющим связь с публикой и с современными жизненными запросами. Он производил впечатление заслуженно счастливого человека. Полонский с очевидной завистью писал в сентябре Тургеневу: «Изо всех двуногих существ, мною встреченных на земле, положительно я никого не знаю счастливее Некрасова. Всё ему далось — и слава, и деньги, и любовь, и труд, и свобода. Надоест Зинаида — бросит и возьмет другую, а жаль, если бросит». Вечно нуждавшийся Полонский был необъективен, но очевидно, что в это время Некрасов выглядел довольным жизнью.
Некрасов охарактеризовал свое положение в необычно подробном письме брату от 26 февраля:
«Я живу недурно; хотя не очень здоров и хандрю. Моя поэма «Кн[ягиня] Волконская», которую я написал летом в Карабихе, имеет такой успех, какого не имело ни одно из моих прежних писаний, — прочти ее. Вместе с этим письмом я велел послать тебе новую 5 часть моих стихов, где и поэма эта находится. Всё идет по-старому. Литературные шавки меня щиплют, а публика читает и раскупает.
Подписка на «Отечественные записки» нынче так повалила, что печатаем второе издание. Из всего этого можешь заключить, что дела идут недурно, и, кабы лет десяток с костей долой, так я, пожалуй, сказал бы, что доволен. Да ничего не поделаешь! Человек, живя, изнашивается, как платье; каждый день то по шву прореха, то пуговица потеряется.
А там и ноги протягивай, и к этой мысли надлежит приучать себя заблаговременно. Эх! с ноября пошло мне на шестой десяток!»
Тем не менее в этом благополучии явственно ощущался изъян. В письме брату Некрасов едва ли не первый раз сам сообщает о своем успехе у публики, и это выглядит подозрительно. В год выхода бешено популярного первого издания «Стихотворений Н. Некрасова» поэт выражал сомнение в своем успехе («это похоже на пуф») и предоставлял его констатацию другим — Тургеневу, Лонгинову, Боткину, Чернышевскому. Само хвастовство перед братом, человеком по творческой части некомпетентным, чье мнение в этом вопросе Некрасова до сих пор интересовало мало, возможно, свидетельствует, что так же, как ранее по отношению к «Мечтам и звукам», у поэта не было ощущения прорыва, что успех не соответствовал его амбициям. И это как будто делало его зависимым от мнения критиков, экспертов, бесконечно выше которых он, казалось, встал после выхода «Стихотворений» 1856 года. В этом письме, едва ли не впервые за долгие годы, Некрасов высказывается — презрительно, иронически — о критике в целом («литературные шавки»). Василий Григорьевич Авсеенко в шестом номере «Русского вестника» писал в статье с хлестким и в общем точным названием «Поэзия журнальных мотивов» (преимущественно по поводу «Русских женщин») об упадке таланта Некрасова, о «стереотипных формулах петербургского либерализма», окончательно восторжествовавших в его стихах. Столь же строг был критик и к «Последышу»: в рецензии, вышедшей в 49-м номере «Русского мира», как раз накануне некрасовского письма брату, он утверждал: «Мотивы некрасовской поэзии уже исчерпаны и… новых в современной действительности г. Некрасов не находит. Он всё еще переживает сороковые и пятидесятые годы, годы его славы и значения, и как бы не замечает, что жизнь ушла вперед и что водевильное пропагандированье антикрепостнических идей, когда самих крепостников не существует, сильно отзывается задним числом». Враждебный критик заведомо субъективен и несправедлив, но умен и знает, куда бить — не по эстетическим достоинствам, к упрекам в отсутствии которых Некрасов давно привык, а именно по его «устарелости», утрате значения, которое его поэзия имела в былые годы.